Ворон - Эдгар Аллан По

– выше – выше сполох! —

                И луну вот-вот сожрет!

        Жадный гул – гул – гул!

        Гневного огня разгул!

                Пламя хлещет! —

        С леденящим душу ревом

        Над обуглившимся кровом

Рвется ввысь! – Воздух маревом трепещет!

        По пятам огня, по скатам,

        В мире, пламенем объятом,

                То нахлынет,

                То отхлынет

        Медный колокол набатом! —

                По отливам

                И приливам

        Слышит ухо без труда,

        Где обрушилась беда!

Там, где пламя языками слизывает все подряд,

                Бьет набат!

        Бьет набат – набат – набат!

                Бьет набат!

        Медногласный, оглушительный набат!

IV

        Похорон чугунный звон,

                Мерный звон!

Дум вечерних сонм печальный этим звоном пробужден —

        Звон противной мелкой дрожью

        Тварь охватывает Божью,

Ударяя прямо в сердце языком —

        Ржавой глоткой, полной вою,

        Как удавкой звуковою,

        Поднимает в горле ком.

        Кто же там толпой довольной

        На площадке колокольной

                Пляшет, ходит ходуном! —

        Поднимая нас на дыбу,

                Проникая в каждый дом,

        Втискивает в сердце глыбу

                        Во-ло-ком!

        То не люди! – Там во мраке

        Веселятся вурдалаки!

        Но не слушая их крика,

        Между ними зло и дико

        Пляшет пляску Смерть-Владыка —

        Там теперь ее престол! —

                Колокол! Колокол!

                        Колокол!

        Правит погребальный звон —

                Стон! – стон! – стон!

        В этом звоне непрерывном

        Завываньем заунывным

        Древних рун гудит глагол —

                        Колокол!

        В этом звоне непрерывном

        Завываньем заунывным

                Раскололся колокол!

                Колокол! – Колокол!

                Разрыдался колокол!

                Ударяя непрерывно,

                Заливая звоном дол,

                Завывает заунывно,

        Однотонный колокол!

                Колокол! – Колокол! —

                Похоронный колокол!

Колокол! – Колокол! – Колокол!

                        Колокол!

        Отпевальный, погребальный колокол!

To Helen[121]

I saw thee once – once only – years ago:

I must not say how many – but not many.

It was a July midnight; and from out

A full-orbed moon, that, like thine own soul, soaring,

Sought a precipitate pathway up through heaven,

There fell a silvery-silken veil of light,

With quietude, and sultriness, and slumber,

Upon the upturn’d faces of a thousand

Roses that grew in an enchanted garden,

Where no wind dared to stir, unless on tiptoe —

Fell on the upturn’d faces of these roses

That gave out, in return for the love-light,

Their odorous souls in an ecstatic death —

Fell on the upturn’d faces of these roses

That smiled and died in this parterre, enchanted

By thee, and by the poetry of thy presence.

Clad all in white, upon a violet bank

I saw thee half reclining; while the moon

Fell on the upturn’d faces of the roses,

And on thine own, upturn’d – alas! in sorrow!

Was it not Fate, that, on this July midnight —

Was it not Fate, (whose name is also Sorrow,)

That bade me pause before that garden-gate,

To breathe the incense of those slumbering roses?

No footstep stirred: the hated world all slept,

Save only thee and me – (Oh, Heaven! – oh, God!

How my heart beats in coupling those two words!)

Save only thee and me. I paused – I looked —

And in an instant all things disappeared.

(Ah, bear in mind this garden was enchanted!)

The pearly lustre of the moon went out:

The mossy banks and the meandering paths,

The happy flowers and the repining trees,

Were seen no more: the very roses’ odours

Died in the arms of the adoring airs.

All – all expired save thee – save less than thou:

Save only the divine light in thine eyes —

Save but the soul in thine uplifted eyes.

I saw but them – they were the world to me.

I saw but them – saw only them for hours —

Saw only them until the moon went down.

What wild heart-histories seemed to lie enwritten

Upon those crystalline, celestial spheres!

How dark a wo! yet how sublime a hope!

How silently serene a sea of pride!

How daring an ambition! yet how deep —

How fathomless a capacity for love!

But now, at length, dear Dian sank from sight,

Into a western couch of thunder-cloud;

And thou, a ghost, amid the entombing trees

Didst glide away. Only thine eyes remained.

They would not go – they never yet have gone.

Lighting my lonely pathway home that night,

They have not left me (as my hopes have) since.

They follow me – they lead me through the years.

They are my ministers – yet I their slave.

Their office is to illumine and enkindle —

My duty, to be saved by their bright light,

And purified in their electric fire,

And sanctified in their elysian fire.

They fill my soul with Beauty (which is Hope,)

And are far up in Heaven – the stars I kneel to

In the sad, silent watches of my night;

While even in the meridian glare of day

I see them still – two sweetly scintillant

Venuses, unextinguished by the sun!

К Елене

Тебя я видел раз, один лишь раз;

Не помню сколько лет назад – но мало.

В июле, в полночь, полная луна,

Твоей душе подобная, дорогу

Искала к самому зениту неба,

Роняя света серебристый полог,

Исполненный истомы и дремоты,

На тысячи подъявших лики роз,

Что в зачарованном саду росли,

Где колыхнуться ветерок не смел, —

Свет лился медленно на лики роз,

Они ж в ответ благоуханье