Ворон - Эдгар Аллан По

        This ghoul-haunted woodland of Weir.”

Said we, then – the two, then – “Ah, can it

        Have been that the woodlandish ghouls —

        The pitiful, the merciful ghouls —

To bar up our way and to ban it

        From the secret that lies in these wolds —

        From the thing that lies hidden in these wolds —

Have drawn up the spectre of a planet

        From the limbo of lunary souls —

This sinfully scintillant planet

        From the Hell of the planetary souls?”

Улялюм

Небеса были пепельно-пенны,

        Листья были осенние стылы,

        Листья были усталые стылы,

И октябрь в этот год отреченный

        Наступил бесконечно унылый.

Было смутно; темны и смятенны

        Стали чащи, озера, могилы. —

Путь в Уировой роще священной

        Вел к Оберовым духам могилы.[112]

Мрачно брел я в тени великанов —

        Кипарисов с душою моей.

        Мрачно брел я с Психеей[113] моей,

Были дни, когда Горе, нагрянув,

        Залило меня лавой своей,

        Ледовитою лавой своей.

Были взрывы промерзших вулканов,

        Было пламя в глубинах морей —

Нарастающий грохот вулканов,

        Пробужденье промерзших морей.

Пепел слов угасал постепенно,

        Мысли были осенние стылы,

        Наша память усталая стыла.

Мы забыли, что год – отреченный.

        Мы забыли, что месяц – унылый

        (Что за ночь – Ночь Ночей! – наступила,

Мы забыли, – темны и смятенны

        Стали чащи, озера, могилы),

Мы забыли о чаще священной,

        Не заметили духов могилы.

И когда эта ночь понемногу

        Пригасила огни в небесах, —

        Огоньки и огни в небесах, —

Озарил странным светом дорогу

        Серп о двух исполинских рогах.

Серп навис в темном небе двурого, —

        Дивный призрак, развеявший страх, —

Серп Астарты[114], сияя двурого,

        Прогоняя сомненья и страх.

И сказал я: «Светлей, чем Селена[115],

        Милосердней Астарта встает,

В царстве вздохов Астарта цветет

И слезам, как Сезам сокровенный,

        Отворяет врата, – не сотрет

Их и червь. – О, Астарта блаженно

        Не на землю меня поведет —

        Сквозь созвездие Льва поведет,

В те пределы, где пепельно-пенна,

        Лета[116] – вечным забвеньем – течет,

Сквозь созвездие Льва вдохновенно,

        Милосердно меня поведет!»

Но перстом погрозила Психея:

         «Я не верю огню в небесах!

        Нет, не верю огню в небесах!

Он все ближе. Беги же скорее!»

        Одолели сомненья и страх;

Побледнела душа, и за нею

        Крылья скорби поникли во прах,

Ужаснулась, и крылья за нею

        Безнадежно упали во прах, —

Тихо-тихо упали во прах.

Я ответил: «Тревога напрасна!

        В небесах – ослепительный свет!

        Окунемся в спасительный свет!

Порицанье Сивиллы[117] пристрастно,

        И прекрасен Астарты рассвет!

        Полный новой Надежды рассвет!

Он сверкает раздольно и властно,

        Он не призрак летучий, о нет!

Он дарует раздольно и властно

        Свет Надежды. Не бойся! О нет,

        Это благословенный рассвет!»

Так сказал я, проникнуть не смея

        В невеселую даль ее дум

        И догадок, догадок и дум.

Но тропа прервалась, и, темнея,

Склеп возник. Я и вещий мой ум,

        Я (не веря) и вещий мой ум —

Мы воскликнули разом: «Психея!

        Кто тут спит?!» – Я и вещий мой ум…

         «Улялюм, – подсказала Психея, —

Улялюм! Ты забыл Улялюм!»

Сердце в пепел упало и пену

        И, как листья, устало застыло,

        Как осенние листья, застыло.

Год назад год пошел отреченный!

        В октябре бесконечно уныло

        Я стоял здесь у края могилы!

        Я кричал здесь у края могилы!

        Ночь Ночей над землей наступила —

Ах! зачем – и забыв – не забыл я:

Тою ночью темны, вдохновенны

        Стали чащи, озера, могилы,

И звучали над чащей священной

        Завывания духов могилы!

Мы, стеная, – она, я – вскричали:

         «Ах, возможно ль, что духи могил —

        Милосердные духи могил —

Отвлеченьем от нашей печали

        И несчастья, что склеп затаил, —

К нам на небо Астарту призвали

        Из созвездия адских[118] светил —

Из греховной, губительной дали,

        С небосвода подземных светил?»

An Enigma[119]

“Seldom we find,” says Solomon Don Dunce,

        “ Half an idea in the profoundest sonnet.

Through all the flimsy things we see at once

        As easily as through a Naples bonnet —

        Trash of all trash! – how can a lady don it?

Yet heavier far than your Petrarchan stuff —

Owl-downy nonsense that the faintest puff

        Twirls into trunk-paper the while you con it.”

And, veritably, Sol is right enough.

The general tuckermanities are arrant

Bubbles – ephemeral and so transparent —

        But this is, now, – you may depend upon it —

Stable, opaque, immortal – all by dint

Of the dear names that lie concealed within ‘t.

Загадочный сонет

«Сонеты, – учит Соломон дон Дукка, —

        На редкость мыслью подлинной бедны,

В прозрачном их ничтожестве видны

        Хитросплетенья зауми со скукой.

        Красавицы чураться их должны.

Их понапрасну выдумал Петрарка.

Чуть дунь – и все труды его насмарку.

        Они смешны, слащавы и бледны».

Не возражаю Солу. Хоть и зол он.

Но прав. Сколь часто, изумляя свет,

Убог, как мыльный пузырек, сонет.

        Не этот, я надеюсь. Тайны полон,

Он будет, вечен и неколебим,

Беречь свой смысл – ваш милый псевдоним.

The Bells[120]

I

        Hear the sledges with the bells —

                Silver bells!

What a world of merriment their melody foretells!