Смелая женщина до сорока лет - Денис Викторович Драгунский

у тебя чудесное лицо… – отошел еще на полшага. – Какая ты вся чудесная. Вообще-то я не собирался сегодня ничего такого. Хотел просто переночевать и завтра раненько ту-ту, чух-чух, привет-пока. Это самое правильное, конечно. Но в холле около бара я увидел тебя. Не мог пройти мимо. Я никогда не видел таких красивых.

Он и сам говорил красиво.

– Спасибо! – сказала она.

– Тебе спасибо, что пошла со мной, – проговорил он с неуместной романтикой в голосе.

Еще бы она не пошла; да и вообще он не с ней договаривался, а с сутенером, и деньги давал ему.

– Ну что ты… – она как будто даже смутилась. Покраснела чуточку.

Он снова обнял ее. Сжал в объятиях. Шепнул:

– Раздевайся и ложись.

Подошел к торшеру, снял с абажура какую-то крохотную штучку. Полез в карман халата, достал айфон. Потюкал пальцем по экрану.

Легонько вздохнул и повернул к ней экран:

– Смотри! Смотри, смотри. Ну что ты за тварь!

На экране видно было, как она открывает бутылку – там была винтовая пробка, – наливает в один бокал чуть-чуть, в другой почти до краев, быстро достает из сумки пузырек, опрокидывает его в полный бокал, размешивает пальцем, палец потом вытирает о диванную обивку.

– Ну что ты за тварюга, а? – повторил он.

Она дернулась к двери.

Он загородил ей дорогу, толкнул к кровати. Чуть распахнул халат, чтобы она увидела его сухие жесткие мускулы.

– Рыпнешься – руки-ноги переломаю! – негромко сказал он. – Сидеть! Ясно?

Она села на кровать. Поджала ноги. Положила руки на колени. Опустила голову. Вдруг превратилась в робкую девочку.

– Вот так! – он подошел к ней поближе. – Теперь давай разговаривать.

– Извини! – она сделала вид, что сейчас заплачет. – Извини меня, пожалуйста!

Посмотрела на него снизу вверх. Хлюпнула носом.

– Хорош! – цыкнул он. – Не разводи нюни. Хотела меня заклофелинить, так? Углядела, что у меня много налика в бумажнике? Или на всякий случай? – она молчала. – Часики там забрать, пару рыженьких из кармана, туда-сюда… Не отвечай. Теперь без разницы. Мотив преступления не отменяет самого преступления.

– Что? – спросила она.

– Давай думать, что делать будем.

– Что?

– Три опции. Сдать ментам? Это не по-нашему. Просто отмудохать? Глупо и жестоко. Сказать этому вашему Геннадию? Хотя, конечно, это он тебя научил. Да? Да, я тебя спрашиваю? Молчишь? Можешь не отвечать, я сам знаю… – И вдруг засмеялся: – Не за то отец сына бил, что воровал, а за то, что попадался. Так что рожу он тебе разукрасит на отличненько. Но это тоже глупо и совсем жестоко, а я умный и добрый. А самое главное, – он подошел к ней и то ли погладил ее по голове, то ли слегка потрепал и опять вздохнул, – а самое главное, это не утишит боль моей души, не успокоит мое израненное сердце. Ты ведь мне так понравилась! Можно сказать, влюбился, как увидел. Такие глаза. Такое лицо. Такие руки… И такая тварь. Что ж теперь делать-то?

– Что? – снова повторила она.

– Дай сообразить.

– Я всё сделаю, – сказала она. – Только без ментов. И без Генки. Пожалуйста!

– Хорошо. Всё сделаешь? Ну смотри, ты сама сказала. Давай, раздевайся. Давай-давай-давай. Вот так. Теперь ложись. Под одеяло. Нет, не так. Повыше ляг, а лучше вот как бы сядь. Подушку под спину подсунь, видишь, тут подушек до фига. Давай помогу. Да не бойся ты! Не жмурься! Вот так.

Она уселась в кровати, закрыв одеялом грудь.

Он подтащил поближе кресло от журнального столика.

– Поехали. Рассказывай.

– Что?

– О твоей первой любви.

– В смысле? – она даже помотала головой.

– О! Важное уточнение! – засмеялся он. – Конечно, не в смысле Мишка Картошкин из четвертого «Б». И не Джастин Бибер. Натуральное что-то. Настоящее. И с чувством. Когда ты первый раз трахнулась, в общем. Но при этом по страстной любви. Отдалась, стоная от восторга… – чуть не пропел он. – Поняла?

– А зачем тебе?

– Ты, главное, не вопросы задавай, а рассказывай. Ну, я слушаю.

Она замолчала.

– Ну?

– Вы хотите меня наказать? Для этого унизить?

– Во-первых, давай на ты. Во-вторых, при чем тут унизить? Рассказ о первой любви, что тут такого? Хочешь, я расскажу, как первый раз, после выпускного, с девочкой, которую обожал с восьмого класса, она к нам перевелась, у нее папа военный был… Школа была в саду. То есть у школы был сад. Школьный сад, понимаешь? Яблони. Лучше нету того цвета. Уже отцвели, но всё равно. Яблони, значит. И мы. Около старого дерева. Шершавая кора. Сырая холодная земля. У нас обоих это был первый раз. Мы ничего не умели. Ничего не знали. Только очень хотели. Было больно, смешно и ласково… Потом еще несколько раз, вроде ловчее, но уже не так желанно, не так страстно и сладостно. Потом она поступила в институт, а я срезался. Пошел в армию. Потом вернулся и все-таки поступил, туда же, где она. А она уже была замужем. В буфете меня увидела, не сразу узнала, испугалась – я после армии совсем другой стал. Рукой от меня заслонилась, живот свой пятимесячный прикрыла, а на пальце кольцо светится. Вот такой, понимаешь ты, символ. Ты понимаешь? А?

Она молча кивнула.

Он перевел дух и говорил дальше:

– Да, вот так, значит. Хотя она, конечно, не обещала меня ждать. Всей этой пошлятины не было, слава богу. Но я на что-то надеялся, наверное. А тут – рука с кольцом на беременном пузике. Обидно. Но я все равно при всех – прямо в буфете – стал перед ней на одной колено, поцеловал ей руку и сказал: «Спасибо, любимая». Был скандал с ее мужем. Он хотел меня побить. Но меня хрен побьешь, я крепкий был. Отслужил в спецназе. Я мог его вообще покалечить. Но не стал. Просто перевелся в другой институт. Потому что я добрый. К сожалению… – Он громко вздохнул, хлопнул себя по коленям и закончил: – Вот! Где тут унижение? Всё искренне и откровенно. Давай. Твоя очередь.

Поднял на нее глаза и увидел, что она плачет.

– Ты чего? Эй, ты чего?

– Отстань! – тихо закричала она. – Опять унижаешь? Хочешь, на колени стану? Ноги тебе вымою и воду выпью? На пол лягу и ползать буду? – она вся затряслась.

– Не истери, – сказал он. – Говори словами, в чем дело. Ну? – он сел с ней рядом и, немного поколебавшись, погладил ее по голове. – Сашенька! Миленькая! Девочка моя хорошая! Расскажи…

– Не могу.

– Нет, не то! Хорошо, не рассказывай, что там было. Расскажи, почему не можешь рассказать.

– Потому что это было ужасно.

– Изнасиловали?

– Нет. Еще