Глубокая печаль - Син Кёнсук

Сначала подумала, что он вышел в туалет или покурить, а может, подышать свежим воздухом и сейчас стоит в тамбуре вагона, подставив лицо ветру. Постоит и вернется.

Но Ван не приходил. Каждый раз, когда открывались двери вагона, впуская и выпуская пассажиров, она вздрагивала и смотрела в ту сторону. Поезд прошел две станции, а место рядом с ней оставалось пустым.

И только тогда Ынсо встала и стала ходить по вагонам, ища Вана. Но его нигде не было. Она искала его везде: среди спящих и среди жующих сушеных кальмаров пассажиров, среди читающих и играющих в карты. Вернувшись на прежнее место, она обессиленно рухнула в кресло. И тут только страшная мысль пришла в голову: Ван сошел с поезда, когда она дремала.

Ынсо была поражена: «Он бросил меня, оставил одну в поезде! Ушел, не задумываясь, а сам вернулся в город! – Ынсо недоумевала, искала оправдание этому и не сердилась на Вана. – Может, плохо искала.

Он вернется. Может, когда я снова засну, он снова окажется рядом, а потом еще будет спрашивать, когда это его не было рядом…» – надеясь на чудо, Ынсо попыталась заснуть, но Ван так и не вернулся, даже когда поезд дошел до станции Исырочжи.

Когда она сошла на своей станции, уже светало. Ынсо без сил упала на деревянную скамью в зале ожидания, но это упало не тело, а ее душа.

Зима. Раннее утро. Зал ожидания.

Протягивая замерзшие руки к угасающим опилкам в печке, Ынсо прикусила губу. Впервые она начала догадываться об отношении Вана к Исырочжи. Он ехал с подругой детства на родину, но на полпути бежал без оглядки. Сильнейшей болью в сердце, какой она никогда не испытывала еще на своем веку, отозвалось его бегство – бросить ее, спящую, в поезде. Она, оказывается, совсем не знает этого человека, который смог вот так с ней поступить. И тут, в зале ожидания, Ынсо вспомнились детство и мать.

Мать покинула дом, но однажды вернулась. Только от одного ощущения, что мать рядом, что она вернулась, на душе стало тепло и спокойно. Она была везде: топила печку, чтобы согреть пол, работала, не разгибаясь, на рисовых полях, хлопотала около колодца и глиняных горшков во дворе, копалась в кладовых и под хурмой, вокруг дома сеяла подсолнухи и высаживала белые лилии и гортензии… И всегда, как только садилось солнце, варила на ужин рис.

После захода солнца она шелушила ячмень в каменном горшке, очищенные зерна полоскала в воде до тех пор, пока вода не становилась прозрачной, затем смешивала его с рисом, наливала воды в чан ровно столько, чтобы вода над рисом покрывала обратную сторону ладони, и варила. Она набивала печку ветками, и чуть-чуть недоваренный рис доходил до готовности, поджариваясь на дне чана.

О, этот запах поджаренного риса!

Ынсо так любила и скучала по этому запаху, ей хотелось подойти в тот момент к матери, но она не могла позволить себе этого, боясь, как бы она снова не оставила их, уже навсегда.

– Ынсо! – Сэ приложил ладонь к своему лбу.

Место на платформе, где только что толпились люди для проверки билетов, опустело, словно после морского отлива. Служащий, пропустив людей, закрыл выход и прошел в здание кассы. Ынсо не упустила ни одного его движения вплоть до того, как он вынул из кармана платок и стал вытирать потный лоб, она пристально следила за ним, пока тот не ушел с улицы.

– Что мне делать? – спросил Сэ.

Молчание.

– М-м? Как мне быть?

«Он?» – только услышав звук голоса, Ынсо заметила Сэ. Он обхватил голову руками, глаз не было видно, был виден только длинный нос и осунувшиеся щеки:

– Ну скажи хоть что-нибудь. Скажи хотя бы, что мне делать? Я растерян, как никогда, и не знаю, как быть? Может, я могу что-то сделать для тебя, помочь тебе?

Молчание.

Ынсо как в тумане слушала Сэ. Внешне его спокойное лицо напомнило отца, которого уже не было на этом свете. Он всю жизнь ревновал мать. Когда она ушла, повсюду искал ее, а когда она сама вернулась, вместо того чтобы выгнать, дружелюбно принял, но так и не смог простить до самой своей смерти.

– Я могу выдержать, что ты так далека от меня, что, даже сидя рядом со мной сейчас, ты не замечаешь меня. Но что же мне делать, если я так беспокоюсь. Если ты будешь продолжать вот так сидеть, словно неживая, я умру.

Молчание.

– Но что для тебя мое состояние? Ничего… И все же я надеюсь, что я смогу что-нибудь сделать для тебя. Но сколько же мне еще сидеть и смотреть, ничего не предпринимая? Ынсо?! Я больше не могу смотреть на то, как ты шаг за шагом отступаешь от всего, что есть в жизни…

Слова Сэ задели Ынсо за живое, она вскинула голову.

«Я тоже не могу. Тоже не могу больше видеть, когда Ван, сидя со мной, витает непонятно где. Это я еще вынесу, но, когда вижу, что он теряет желание жить, не могу этого вынести. Я не помню, когда он в последний раз смеялся. Раньше думала, что могу его рассмешить, но вот и в этом стала сомневаться».

– Ынсо, я… Как бы было хорошо, если бы ты, как раньше, открыто, весело… даже пусть это будет и не рядом со мной, где угодно, ты бы вот так…

Молчание.

– Я уже и не помню, когда ты смеялась в последний раз. Раньше я знал, что могу тебя рассмешить, это было так просто. Еще не понимая, что ты уже далеко от меня, я мечтал услышать твой смех.

– Хватит!

Голос Ынсо прозвучал так громко, что две женщины, разговаривая неподалеку от них, одновременно обернулись в их сторону.

– Что это с нами? – Ынсо стало горько, и она крепко сжала руку Сэ. – Извини. Я хотела сказать, что я не могу иначе, но вырвалось «хватит».

Но разве поможешь словами? То, что происходит с нами – это судьба. Я вовсе не хочу быть одной. Еще с детства я не любила одиночество. Но знаешь, что самое смешное? Ван, который все время бросает меня одну, проник в мое сердце, но я при этом так одинока.

Если бы я любила тебя, все было бы просто, мне не пришлось бы быть больше одной. Но, как ни парадоксально, кто бы ни был рядом со мной, я чувствую, что всегда остаюсь одна.

Все из-за матери. Та, которая, казалось бы, должна