Глубокая печаль - Син Кёнсук

На обложке синими буквами было написано: «Тулуз-Лотрек: карлик-художник, бесконечно слоняющийся по Монмартру в охоте за проститутками».

«Лотрек?» – Ынсо внимательно присмотрелась к имени. Отодвинула альбом и села на песок.

– Почему не садишься?

– Я же не могу сесть на карлика-художника!

Уловив нотку раздражения в голосе Ынсо, Сэ молча сел рядом, обхватил свои колени и склонил голову.

– Можно ли здесь поймать рыбу? – наблюдая за рыбаками, закидывающими сети у самого берега, и не зная с чего начать, попытался заговорить Сэ.

Ынсо бросила на рыбаков равнодушный взгляд и открыла альбом.

Рядом с темным автопортретом стояла цифра «1880».

«1880?» – Ынсо перевела взгляд на портрет Иветты Гильбер, изображенной в черных заостренных перчатках, а потом на стоявшую рядом дату «1894».

Прочитала:

«Ла Гулю входит в Мулен Руж».

«Портрет Ван Гога, 1887». Казалось, что эта картина была нацарапана, настолько угловаты и остры были ее штрихи.

После картин шли биографические сведения и рассказ о жизни Лотрека, которые могли бы поместиться в небольшую книжку. Лотрек, высмеивая себя, часто говорил друзьям:

«Я начал рисовать не случайно. Если бы мои ноги были чуточку длиннее, я никогда не притронулся бы к рисованию». То есть получается, что судьба породила одного великого художника и он стал уникальным и единственным в своем роде.

На свое одиннадцатилетие Лотрек получил от отца в подарок книгу графа Альфонса «Соколиная охота». Эту книгу отец дружески подписал словами:

«Помни, сын мой, что здоровая жизнь дается только на открытом воздухе, под сияющим солнцем. Человек в неволе теряет себя и вскоре умирает. Эта небольшая книга о соколиной охоте расскажет тебе, насколько величественна жизнь на природе. И если когда-нибудь у тебя на душе будет горько, то твой конь или собака, а может, сокол, смогут стать твоими верными друзьями, помогут тебе немного забыться и скрасят твою грусть».

Эти слова – ироническая насмешка над судьбой Лотрека, – он так и не смог прожить свою жизнь «на открытом воздухе под сияющим солнцем», а его тоску скрашивали не конь и не сокол, а стакан вина в углу бара или кафе, танцовщицы да ночные женщины.

– Он был инвалидом с рождения? – спросила Ынсо, закрывая альбом.

– Нет… Как-то, гуляя с матерью, он упал в глубокую яму и получил перелом. После этого нижняя часть тела перестала расти, и он стал таким, каким мы его сегодня знаем, – карликом.

Взбивая воду в белую пену, с другого берега реки на них стремительно летел катер, недалеко от них он резко развернулся и помчался назад. Какую-то секунду их ослепили сверкающие на солнце солнечные очки мужчины, ведущего катер. Ынсо без всякого интереса следила за катером, не вникая в слова Сэ.

«Ынсо!» – Сэ протянул руку, чтобы повернуть к себе ее лицо, но так и не дотронулся, а торопливо закурил сигарету.

«Куда она сейчас смотрит? – Сэ слегка затянулся и тоже посмотрел в направлении взгляда Ынсо – вдаль, где уже не осталось и следа от пролетевшего мимо катера. – Почему два человека не могут встретиться в такое время, чтобы им было хорошо обоим? Почему им приходится смотреть друг другу в спины и мучиться от этого?»

Как-то за стаканом водки Чеён – младшая коллега Сэ – выплеснула долго сдерживаемые в себе эмоции. Тогда только-только прошла весна, началось лето, и каждый дом был украшен вьющимися алыми розами. Чеён, давно неравнодушная к Сэ, осторожно и внимательно наблюдавшая за ним все время, не могла не заметить его страдания по Ынсо:

«Неужели любовь – это то, что приходит или слишком рано, или слишком поздно? Неужели вы, когда я покину вас, полюбите меня?»

«Наверное, только тот счастлив, кто встретился в самый лучший и в самый подходящий момент. Но почему же до тех пор, пока Ынсо не выбрала Вана, я не понимал, что живу ею?!»

Сэ, видя, что Ынсо не обращает на него внимания, сильно измучился: все, за что бы он ни брался, утомляло его. А взгляд Ынсо все еще был на противоположном берегу реки. Сэ докурил сигарету, закурил новую.

Он начал курить с тех пор, как Ынсо стала заставлять его ждать и больше не сдерживала свои обещания. Проходило всего лишь десять минут с назначенного времени, и Сэ уже чувствовал, что она не придет, но все равно не уходил с назначенного места, ждал и ждал, придумывая разные причины, по которым Ынсо не смогла прийти. Утешал себя тем, что вдруг, кто знает, пробки на дороге – это задержит ее минут на тридцать. А может, она все не может решить, мыть ей голову перед выходом или не мыть? И вот, наконец, помыла и выбежала – еще минут двадцать опоздания, может, она собралась уже, но кто-то вдруг позвонил, и это заняло у нее минут десять.

Иногда Сэ подсчитывал даже время, потерянное в ожидании светофора.

Вот с того времени сигареты и стали ему утешением: «Выкурю одну сигаретку, и она придет. Еще одну, и она вот-вот появится… Потом третью… Четвертую…»

Так время шло, количество выкуренных сигарет росло, и он понимал, что Ынсо не придет, и уходил.

– Совершенно ничего не предвещающий день, – произнесла Ынсо после долгого молчания, так и не поворачивая головы. Она сама удивилась сказанному, так как это были не ее слова, а слова, ранее услышанные от Вана. Бросив быстрый взгляд на Сэ, заметила горькое разочарование, проскользнувшее по его лицу.

«Тогда весной Ван со скучающим видом, глядя на небо, абсолютно не замечая меня, произнес: ″Совершенно ничего не предвещающий день″. Его слова произвели на меня точно такое же впечатление, как секунду назад на Сэ».

Тогда, глядя на Вана, поразилась: как у дорогого ей человека может возникнуть такое бесконечное выражение скуки?! – и она вдруг увидела очень уставшего человека, испробовавшего абсолютно все на этом свете, ничего больше не желающего.

Именно после этих слов Вана они начали отдаляться. После той поездки в Кёнчжу от него не было никаких известий. Развалившись на траве около башни Чхомсондэ, он холодно отрубил:

«Скучно. Поехали».

Сразу же поехал в Сеул и по дороге не проронил ни слова.

Ынсо перенесла это молчание, разглядывая огни деревенских домов, то там, то здесь появляющиеся у подножия гор вдоль скоростного шоссе. Когда Ван высадил ее перед подъездом дома, было уже за три часа ночи. Не услышав ни единого слова на прощание и увидев, что Ван развернул машину, Ынсо вошла в дом, но буквально через минуту раздался стук в дверь.

Она отворила.

Ван тут же прижал ее к двери и крепко обнял, сорванные в порыве страсти