Глубокая печаль - Син Кёнсук

птенца ловил Сэ. Боясь, что он может улететь, он привязал к его ножке веревочку. Птенец не улетел, он даже ни разу и не попытался взлететь, а когда умер, именно Сэ похоронил его под хурмой.

«Здесь спит птенец», – кажется, так написал Сэ. Именно он сколотил из двух досок крест и подписал надгробные слова цветными карандашами.

Куда ни глянь, везде был Сэ. Когда Ынсо и ее брат Ису дрожали вдвоем в опустевшем доме, к ним приходил не кто иной, как Сэ, и сидел вместе с ними.

Началась проверка билетов на какой-то поезд, и сидевшие рядом с Ынсо люди стали вставать и подходить к контролеру.

«Да. Ты был везде и после того, как Ван покинул деревню, и после того, как я встретила его снова и с головой ушла в него».

В цепочке людей у выхода на платформу Ынсо заметила женщину с новорожденным младенцем за спиной, одной рукой она держала только-только начавшего ходить ребенка, а другой – огромную сумку.

«Куда едет эта женщина? Куда едут все эти люди?»

– Ты все еще не хочешь есть?

Молчание.

– Если есть время, пойдем недалеко поужинаем и поедешь домой.

– С чего это ты так говоришь?

– А что такого?

– Мог бы просто сказать, мол, давай поедим. А ты: «Если есть время»! Что это такое?

«А как я должен был сказать? – Сэ улыбнулся. – Уже давно я стал теряться в твоем присутствии. Любой твой жест говорит мне, что я опять что-то сделал не так. Ты сердитая, а я думаю, чем тебя рассердил, теряюсь в догадках от неизвестности. Я говорю с тобой, а вижу, что ты даже не слушаешь меня, вот и начинаю мучиться, как бы мне сказать самую простую фразу: ″Пойдем поедим″. Сказать, чтобы ты верно поняла».

– Можно тебя спросить кое о чем? – проговорил Сэ.

– О чем?

Молчание.

– О чем, я тебя спрашиваю?

– Может, это мне только кажется, но это случилось однажды совершенно неожиданно для меня…

Молчание.

– Сколько бы я ни думал, не понимаю, почему ты так внезапно стала предпочитать Вана…

Молчание.

– Раньше мы так все хорошо дружили… Ты никогда не отталкивала меня…

Выход на платформу открылся, и человек в униформе стал проверять билеты.

Не зная, что ответить на такой прямой вопрос, Ынсо отвела глаза в сторону и стала снова смотреть на женщину с маленькими детьми. Та передвинула младенца со спины к себе на бок и кормила его молоком из бутылочки.

– Я пойду, – не ответив на вопрос, она вскочила.

Сэ сидел и смотрел, как Ынсо торопливо вскочила, отвернулась от него и хотела уйти.

– Присядь-ка на минуту, – он взял ее за руку.

Молчание.

– Сядь, тебе говорю.

Ынсо как стояла, отвернувшись, так и села, на то же место. Она не смотрела на Сэ и сидела, опустив голову. Увидев Ынсо такой, у Сэ заболело сердце. Опущенная голова, без сомнения, означала твердый отказ, отказ говорить с ним.

«Я не понимаю, почему ты так внезапно стала предпочитать Вана мне… Сколько бы я ни думал, не понимаю…» – Слова Сэ камнем легли на сердце Ынсо.

Все-таки раньше ей было нетрудно предложить Вану поехать в Исырочжи. Один раз даже они с Ваном все-таки попытались ночным поездом съездить туда. Да, было такое. Но только один раз.

«А после… Ван заполнил все мое сердце».

– Извини, Ынсо, я не хотел об этом говорить.

Молчание.

– Но с какого-то времени рядом с тобой я стал нести всякую ерунду.

«Да, с какого-то времени перед тобой у меня начинает заплетаться язык, я не знаю, что тебе сказать. Когда, наконец, решусь что-то сказать, видя твое выражение, по которому не ясно, слушаешь ты меня или нет, теряю смысловую нить, кажется, что я несу всякую бессмыслицу. Но то, что я спросил тебя сейчас, я хотел во что бы то ни стало спросить у тебя».

Сэ посмотрел на Ынсо: она как села по его приказу, так и сидела, не поднимая головы.

– Я так не хотел. Я не хотел спрашивать внезапно. Но так долго терпел и ожидал момента, когда мог бы сделать это. Ну что ж, раз уж спросил, да в таком неудачном месте, где и голоса-то моего было не слышно, надо же спросить на вокзале… Ынсо!

Молчание.

– Раз уж я спросил и зря, то спрошу еще кое-что…

Молчание.

– Ты встречаешься с Ваном?

Ынсо на секунду слегка приподняла голову, посмотрела на Сэ и снова опустила. Потом снова подняла голову, но направила взгляд к выходу на платформы. Сэ оставалось только смотреть на ее затылок. Она теперь не сидела с виновато опущенной головой, Ынсо смотрела на выход. Сэ все сразу прекрасно понял. Если бы встречалась, неужели в ее облике было бы столько грусти и одиночества?

– Я тебя так внезапно спросил, ответишь ли ты мне?

Молчание.

– Хотя мне тяжело, но как было бы хорошо, если бы у тебя все наладилось с Ваном…

Услышав краем уха эти слова, Ынсо улыбнулась: «Это было зимой, когда мы с Ваном на поезде поехали в Исырочжи. Это было перед самым Рождеством, на улицах повсюду горели огни, звучали рождественские песни, падали снежинки».

Увидев, что Ынсо опять витает где-то в облаках и все дальше отдаляется от него, Сэ в отчаянии сжал руки: «Если бы она нашла свой путь, она не была бы такой… Она бы не была такой безжизненной…».

На мгновение Ынсо спустилась с небес на землю и заметила рядом с собой Сэ.

Это случилось, когда Ынсо окончила университет и уже три года работала на радиостанции сценаристом, Сэ и Ван вернулись из армии и тоже окончили университеты. Ван работал в своей первой компании, а Сэ, в ожидании распределения в школу, жил в Исырочжи.

Уже даже трудно припомнить, кто из них двоих предложил поехать в Исырочжи – Ван или Ынсо. Но той зимой они впервые поехали вместе ночным поездом.

Ынсо заметила, как Сэ беспокойно тер ладони.

– Не надо для меня так стараться… – сказала она и грустно улыбнулась.

Молчание.

«Вот именно. Не стоит стараться ради меня. Знаешь ли ты, что я думаю о тебе? Я ни капли не забочусь о тебе, а ты и не думаешь оставить меня. Ты надеешься быть рядом со мной, но также не уверен, брошу я тебя или нет. И, как ни странно, эта неопределенность движет тобой, заставляет держаться до конца».

Поезд проехал полпути от города до Исырочжи. За окнами поезда была темнота, лишь изредка, в самом конце темноты, мелькали огни домов. Смотря на них, Ынсо и Ван о чем-то болтали, и Ынсо незаметно заснула,