Навола - Паоло Бачигалупи

раскрасневшийся и задыхающийся, держа собаку на вытянутых руках, в то время как она пыталась облизать ему лицо.

— Ай! — выдохнул он. — Ты прав, слишком жарко. Значит, сдаешься?

— Сдаюсь. — Я поднялся со всем достоинством, какое только возможно, когда тебя повалил на землю полуодетый студент литиджи. — Сдаюсь и салютую тебе. — Я проигнорировал ухмылку Полоноса, приводя в порядок свою льняную рубашку. — Но только если пообещаешь выпить.

— Когда это мы не пили? — Пьеро скинул с себя Ленивку, рукавом вытер с лица ее слюну и свой пот, потом задумался. — Когда-нибудь бывало такое, чтобы мы не пили?

— С тобой не бывало, — ответил Джованни.

— Что ж, — сказал Пьеро, поднимаясь на ноги и бросая злобный взгляд на двери Студио Литиджи, — должен же я чем-то смыть ужасные воспоминания о нашем маэстро ди Кулолингве.

— Сфай. Так нельзя... — начал было Джованни, но его перебил Чьерко:

— Маэстро Култалангве стоит прямо за тобой.

Пьеро в панике крутанулся и рухнул на колени, готовый пометить свою щеку в качестве извинения.

Конечно же, никакого маэстро там не оказалось, только другие студенты, болтавшие друг с другом и снимавшие черные мантии.

— Фескато! — Вскочив, Пьеро ударил Чьерко по руке. — Ты меня напугал!

— В таком случае не называй нашего маэстро жопоязыким.

— В жопу этого свинячего фескатоло...

— Как говорил своему юному ученику мудрый Плезиус, — вмешался Джованни, наставительно качая пальцем, — не произноси в сортире слова, которые не готов произнести на куадраццо.

— Чи. Плезиус. — Пьеро сплюнул. — Хватит с меня Плезиуса.

— Ты бы мог поучиться у Плезиуса.

— Ты бы мог поучиться фехтованию.

— Мудрость острее меча.

— В таком случае воспользуйся ею, чтобы управлять моей загородной виллой и обеспечить мне жирный доход.

— Какой загородной виллой? — фыркнул Джованни. — Твоя семья ее продала.

Пьеро добродушно рассмеялся.

— Вот для этого и нужен меч — чтобы добыть новое поместье. Я присоединюсь к люпари и завоюю несметные богатства.

— Ты всегда можешь добиться того же, преуспев в занятиях.

— Верно. Но для этого потребуется...

— Изучить Плезиуса?

— Именно! — Пьеро огляделся. — Мы же вроде собирались выпить. Лично я бы не отказался. Даже Плезиус любил вино.

— И написал о нем поэму, — откликнулся Джованни.

— Ну наконец-то мудрость! По крайней мере, мы все сходимся во мнении насчет выпивки.

И с этими словами мы подобрали вещи моих друзей и двинулись по Виа-Райяна.

Говорили, что юная сиа Райяна Беллапензи побудила своего ухажера, престарелого и уродливого Пагамелло, построить роскошную крытую колоннаду вдоль всей улицы, чтобы укрыть свою возлюбленную красавицу от ледяного дождя и палящего солнца по пути в университет и обратно. Без сомнения, когда-то это был прекрасный пассаж, однако, несмотря на романтичные намерения сио Пагамелло, студенты исписали колонны углем; гигантские лошадиные пенисы соседствовали с умными фразами из филоса и литиджи, которые, в свою очередь, перекрывали проклятия в адрес сморщенных ягодиц того или иного наставника, обидевшего студентов.

— Смотрите! — Пьеро показал на изображение университетского маэстро с невероятно длинным языком, скрытым в заднице стоящего на карачках студента. Снизу был нацарапан стишок про троганье и облизывание задов: КУЛОТОЧЧИ, КУЛОЛИНГВЕ, КУЛЬТАЛАНГВЕ, МОЛТО... — Все зовут его Кулолингве!

Я узнал руку, написавшую эту «поэзию».

— Твоя работа!

— И теперь все его так называют, — ответил Пьеро. — А значит, мои слова правдивы и истинны; все зовут этого жопоязыкого так, как он того заслуживает, и я с чистой совестью могу принести клятву во имя Леггуса: все зовут его Кулолингве. — Он просиял от гордости. — Это доказанный факт. Даже благородный Плезиус признал бы.

— Похоже, наш своенравный друг наконец-то стал студентом литиджи, — сухо заметил Джованни. — А мы-то думали, что он спит на всех лекциях.

— Во сне червь превращается в бабочку, — откликнулся я.

— Великолепная мысль.

— Фескато! — сказал Пьеро. — Я повелитель дебрей закона... — Остальные слова потонули в шквале наших непристойных комментариев.

— Скорее повелитель языков...

— Повелитель задниц!

— В случае Пьеро это прогресс.

— Я пускаю скупую слезу гордости...

— Я пускаю спруто спреми!41

— Наконец-то стал ученым!

— Пьеро Альтосевиччи, маэстро ди фескатоло.

— Я маэстро ди литиджи! — запротестовал Пьеро.

— Ты трепло, — задумчиво возразил Чьерко. — Этого у тебя не отнимешь.

Чем заслужил очередной удар по руке.

— Фескато, — сказал Пьеро. — За это ты оплатишь вино у сианы Грассы.

Мы вышли из-под сводов огромной колоннады Виа-Райяна и направились на тесную, изломанную Виалетта-дель-Оччи, где располагалась таверна «Л’Орсо Банко», на вывеске которой каменный медведь сидел за доской переговоров с огромным горшком меда.

Глава 15

«Медведь» пользовался популярностью у студентов нумерари, скривери и литиджи; тут им всегда были рады. Зимой на битком забитых столиках дымились бульоны, а летом здесь подавали прохладные пасты, которые можно было в любой момент заказать на огромной кухне, что трудилась с позднего утра до еще более поздней ночи. Хозяйкой заведения была дама, которую за глаза называли сиана Грасса42, а в лицо — сиана Граццурула, — настоящий медведь за доской, любил шутить Пьеро, причем медведь откормленный, и, хотя сиана Грасса сильно разбавляла вино и никогда не разрешала служанкам садиться на колени к студентам, ее и «Медведя» крепко любили.

В таверне пахло как дома, но не было домашнего груза имени и семьи; здесь студенты могли утешиться после драк в более суровых заведениях или после споров с другими студентами или укрыться от своих неудач, оскорбивших ожидания университетских маэстро либо — в моем случае — ожидания моей собственной семьи.

Таверна «Л’Орсо» позволяла мне ненадолго стать кем-то другим, а не ди Регулаи. Мне нравилось здешнее тепло, нравились длинные столы, испещренные порезами от ножей и вмятинами от кружек. Нравилось столпотворение студентов, среди которых иногда мелькал случайный университетский маэстро, заглянувший к молодежи. Нравилось, что юноши и девушки флиртовали друг с другом, а иногда целовались у всех на глазах, к величайшему веселью окружающих, которые в таких случаях принимались барабанить ложками по темному дереву столов. Иногда несколько студентов приносили музыкальные инструменты, и звучали песни, и мы обнимали друг друга, раскачиваясь туда-сюда, распевая про весну, про мальчика у замочной скважины, про фат, про Наволу.

Здесь у меня всегда поднималось настроение, словно окружающие тепло и радость возносили меня над землей. Я почти чувствовал их внутри себя и не мог сдержать улыбку. Таверна «Л’Орсо» доброе место, утверждал наш друг Тоно. Построенное на доброй земле, облюбованное добрыми фатами — и потому исполненное доброжелательности.

Сегодня ставни, сделанные из тяжелого дерева и закрытые в зимние месяцы, были распахнуты, чтобы впустить свежие ветра. И у одного из больших окон, за длинным столом, омываемым воздухом и светом, уже играли в карталедже наши друзья Бенетто Куччиайо и Дюмон Д’Энри, чужестранец из Шеру.

Заметив нас, Бенетто высунулся в окно.

— Кулоточчими! Неужели фаты Калибы обманывают меня? Или перед моими глазами Давико ди Регулаи собственной персоной?

Я отвесил поклон.

— Ай, Давико! — улыбнулся Дюмон. — Мы гадали о твоей судьбе.

— Гадали? Чи! — сказал Бенетто. — Мы думали, что ты погиб в буре Урулы, утонул и погрузился на самое дно Лазури. Или был съеден каменным медведем в Глубокой Ромилье. Или, быть может, тебя похитили ради выкупа эти пьющие грязь боррагезцы. Иначе почему ты так редко видишься с нами, своими ближайшими друзьями? Я сказал Дюмону, что ты никогда бы нас не бросил, а значит, с тобой стряслось ужасное несчастье, с которым ты не в силах справиться.

— Если это несчастье зовется сианой Ашьей, то ты не ошибся, — заявил Пьеро, влезая внутрь через окно и отталкивая Бенетто, чтобы освободить себе место. — Наш мальчик едва унес ноги.

Дюмон подвинулся, позволяя Джованни тоже забраться в таверну и присоединиться к Пьеро на противоположной скамье.

— Все говорят, что ты больше не будешь с нами учиться, — сказал Бенетто. — Я им не верю.

— Это правда, — возразил Чьерко, обняв меня за плечи. — Через месяц наш юный