Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec

Волосы короче, куртка из девяностых, джинсы «Монтана», на ногах — кеды, помнящие школьный двор. Лицо поблёкшее, но своё. Щёки ввалились, глаза закрыты. Руки на руле, на котором засохли чёрные корки крови.

Я шагнул ближе. Труп наклонился вперёд, будто собирался тронуться. Нос уткнулся в треснувшее стекло, на губах застыла тонкая полоска улыбки — слишком усталая для живого.

Я поднял руку, хотел дотронуться до плеча. Внутри всё сопротивлялось, но я должен был. Должен был убедиться.

Секунда — и я отдёрнул пальцы. Холод пробежал по коже, хотя я ещё не коснулся. Я понял: стоит дотронуться — и круг замкнётся.

Позади послышались шаги. Ольга вышла из машины и остановилась рядом. Она смотрела на труп спокойно, как на неизбежность.

— Это конец? — спросил я. Голос дрогнул, словно сорвался с эха.

— Это начало, — ответила она тихо.

— Я мёртв?

Она ничего не сказала. Только протянула руку к разбитой «Волге», и её пальцы прошли сквозь металл, будто сквозь дым.

Я смотрел на неё, пытаясь найти хоть каплю объяснения. Но вместо этого её лицо начало таять. Черты поплыли, словно дождём смыло краску. Волосы разметались и растворились в воздухе, кожа стала прозрачной, как плёнка.

— Подожди! — крикнул я. — Ты обещала довести!

Она улыбнулась. Её губы уже были призрачными, и голос прозвучал так, будто шёл одновременно издалека и изнутри меня:

— Я довела. Дальше — сам.

И она исчезла. Сначала волосы, затем руки, затем глаза, а последним — голос, шепнувший:

— Проснись.

Туман сомкнулся. Осталась только «Волга». И я — стоящий напротив себя самого.

Я стоял перед машиной, будто перед зеркалом, в котором отражение слишком устарело, чтобы быть твоим. Внутри «Волги» сидел я — тот, кем я когда-то был или кем должен был стать. Его руки прилипли к рулю, кровь на них превратилась в сухую корку, чьи трещины напоминали карту дорог, ведущих в никуда.

Я тянул руку к телу, но пальцы предательски дрожали. Внутри что-то рвалось наружу, сопротивлялось. Казалось, невидимая сила шепчет: не прикасайся. Но магнитом тянуло сильнее. Словно всё вокруг существовало лишь ради этого момента: я и он, два Марка, разделённые временем и смертью.

Я почти коснулся. Между нами оставалась тонкая плёнка воздуха — и вдруг мир содрогнулся.

Туман вспыхнул ослепительным белым светом, как вспышка старой фотокамеры. Воздух над дорогой задрожал, словно огромный экран. В ушах — звон, похожий на треск порванной магнитофонной ленты. Камера, которую я держал в руке, ожила сама собой. Красный индикатор замигал, и объектив медленно повернулся на меня.

На дисплее я увидел себя — не того, что в «Волге», а другого. Сидящего за столом, постаревшего, с проседью в волосах. Он что-то говорил, но звука не было. Только губы шевелились, складываясь в слова: «Не делай этого».

Я отпрянул, сердце гулко ударило в рёбра, и в тот же миг раздался глухой хлопок. Дверца «Волги» распахнулась сама собой. Труп — мой двойник — пошевелился. Голова медленно поднялась, глаза открылись. Зрачки были чёрными, как провал в шахту. Он посмотрел прямо на меня.

— Поздно, — сказал он моим голосом. Только искажённым, будто прорывающимся сквозь треснувший динамик.

Я отступил. Камера выскользнула из рук и упала в пыль, но её красный глазок продолжал гореть. Из динамика послышался шум, и в его хаосе проступили слова: «Круг… петля… проснись…»

Я хотел закричать, но горло сдавило невидимой петлёй.

Двойник поднялся из «Волги», встал рядом с машиной. Его движения были рваными, будто он преодолевал невидимое сопротивление. По щекам тянулись дорожки засохшей крови. Он шагнул ко мне.

— Ты не понимаешь? — продолжил он. — Всё уже случилось. Ты лишь догоняешь свою же тень.

— Замолчи, — прошептал я, пятясь. — Ты… ты не я.

— Именно я. Тот, кто остался. Тот, кто смирился. — Он протянул руку, и я заметил на запястье выцветшую татуировку с координатами — точь-в-точь как у меня.

Мир вокруг начал выцветать. Дорога стала чёрно-белой, небо превратилось в серую, мутную плёнку. Деревья за обочиной распались на штрихи, будто их набросали углём. Даже мои собственные руки потеряли цвет.

Я вцепился взглядом в «Волгу». Она одна оставалась реальной. Её краска была мёртво-серебристой, но хотя бы сохраняла глубину. Внутри — пусто. Труп исчез. Теперь я был один, и в то же время — не один.

Шаг за шагом я подошёл ближе и заглянул в салон. На пассажирском сиденье лежал красный зонт. Мокрый. Капли воды стекали по ткани и исчезали, не оставляя следов. Но дождя не было и в помине.

Я взял зонт в руки. Он был тяжёлым, будто в нём заключили всю влагу этого проклятого тумана. Я развернул его — и в этот миг мир качнулся. Дорога пошла волнами, небо пронзили трещины. Я услышал смех Ани. Тонкий, детский, но такой явственный, что я невольно обернулся.

На обочине мелькнула её фигурка с зонтом. Но в следующее мгновение это была уже Ольга. Потом — мама. Потом снова я сам.

Голоса налетели со всех сторон:

— «Ты должен выбрать…»

— «Не подходи…»

— «Сынок…»

— «Проснись…»

Я зажал уши ладонями, но они звучали прямо в черепе, разрывая его изнутри. И тогда до меня дошло: это не голоса. Это я сам, разбросанный во времени, как осколки разбитого зеркала.

Я уронил зонт. Он коснулся асфальта — и растворился, словно его и не было.

В салоне «Волги» блеснул металл. Я нагнулся. На сиденье лежали часы. Те самые, что подарил Странник. Стрелки неистово вращались назад, упрямо возвращаясь к одной точке — к девяти тридцати. К моменту аварии.

Я поднял их. Холод металла обжёг ладонь. И тут же услышал голос, похожий на свой, но с прокуренной хрипотцой, будто доносящийся из старого диктофона:

— «Ты ещё можешь разорвать круг. Но цена — ты сам.»

Я сжал кулак. Мир вокруг трещал и сыпался, как старый кинематографический экран, который вот-вот погаснет.

И я понял: финал близко.

Туман гудел низко и навязчиво, как перегруженный трансформатор. В этом гуле угадывались слова, но я различал лишь обрывки: «круг… петля… девяносто третий…». «Волга» стояла, развернувшись открытой пастью к дороге; в паутине трещин на лобовом стекле поблёскивал идеальный кружок — ноль, оставшийся от удара, словно клеймо.

Я снова заглянул внутрь. На коврике — стеклянная крошка, похожая на лёд. На пассажирском сиденье — часы Странника, стрелки по-прежнему шли назад, против времени. На руле — отпечатки ладоней. Моих. И я уже не понимал, уговаривал я себя не касаться или, наоборот, торопил этот момент; чувство было такое, будто всё это уже давно отснято, а