РОС: Забытый род - Гарри Фокс

— И что?! — Аспид перебил меня, его голос снова стал громовым, полным презрительного веселья. — Ты просто умрешь. Сдохнешь. А твоя маленькая, потерянная душа… будет мною пожрана. Глупое решение для глупых людей. Неужели ты не хочешь… утолить мою жажду игры? А взамен… — его голос стал сладким, как яд, — …я дозволю тебе продолжать притворяться Наследником. Носить титул. Играть в Графа. Целовать моих дочек. Ху-ху.

— Это… не логично! — пробормотал я, чувствуя, как разум отказывается воспринимать этот бред.

— Ху-ху-ху! — Аспид закатился своим леденящим душу смехом. — У всего есть логика, червь! На все вопросы есть ответ! Просто ты слишком слеп и глуп, чтобы их видеть! Интересно… сколько ты продержишься, узнав, какой мы род на самом деле? Какую тьму мы храним? Какие тайны пожираем? Ху-ху-ху… А теперь… — его тон сменился на повелительный, — …я дам тебе безделушку. Плату за твое послушание. И напоминание.

Он не шевельнулся. Но я почувствовал жар. Дикий, невыносимый жар, сосредоточенный на безымянном пальце правой руки. Я взглянул вниз. Кожа покраснела, потом побелела, потом… начала гореть. Не метафорически. Буквально. Плоть пузырилась, шипела, испуская едкий дым и запах паленого мяса. Боль была нечеловеческой, пронзительной, выворачивающей нутро наизнанку. Я вскрикнул, схватившись за запястье, но не мог оторвать взгляд от кошмарного зрелища.

Из обугленной плоти, словно растущий кристалл, выползало кольцо. Черный металл, холодный на ощупь, несмотря на жар. И на нем — извивающаяся фигурка змеи с крошечными, но невероятно яркими рубиновыми глазами. Перстень Рода. Он формировался прямо из моей плоти, вплавляясь в кость, становясь частью меня. Боль достигла пика, заставив мир почернеть на краю сознания, а затем… резко стихла, сменившись леденящим холодом металла на пальце. Кольцо было готово. Идеальное. Жуткое. Вечное напоминание.

— А теперь, смертный, — голос Аспида прозвучал прямо у меня в голове, ледяной и неумолимый. Его рубиновые глаза, гигантские, как озера ада, пристально впились в мои. — Только попробуй обидеть моих дочерей. Ты должен будешь уделить внимание каждой Старшей. Понять их. Удовлетворить их… амбиции. — В его голосе сквозила мерзкая усмешка. — Но если они будут недовольны… Ху-ху… ты умрешь очень, очень мучительно. Да-да… И смотри… — его голос стал шепотом, полным ядовитой "заботы", — …не разбей сердце Виолетте. Ведь она так хочет быть твоей единственной. Как же ты тогда продолжишь мое потомство, "осчастливив" пятерых, но не обидев одну? Ху-ху-ху… Будет забавно посмотреть на твои потуги.

— Ты… больной… — выдохнул я, чувствуя, как холод кольца проникает в кровь, смешиваясь с ужасом и отвращением.

— Нет! — громыхнул Аспид. — Просто ты ничего не понимаешь! Но как найдешь ответы… тогда все встанет на свои места. — Он сделал паузу, его огромная голова медленно попятилась, скрываясь в тени пирамиды. — А сейчас… на твоем месте я бы попытался узнать… для чего тот ключик? И что еще за артефакты вынесли из Первого Города? И почему… — его голос стал зловеще тихим, — …мои Старшие Дочери боятся туда приближаться? Ступай. Игра началась. И помни… — его фигура начала растворяться в тени, как мираж, но голос звучал четко, — …у тебя нет союзников. Доверять можешь только… мне. Ху-ху-ху… — Смех стал эхом, затихающим вдали. — …Мне? Ху-ху-ху…вот это я сказал глупость…ху-ху-ху…

Он исчез. Площадь опустела. Лиловый свет Изнанки лился на черные камни и ступени проклятой пирамиды. На моем пальце леденил кожу Перстень с рубиновыми глазами. В ушах звенело от смеха Аспида и его чудовищных откровений. А впереди была тьма тайн, интриг пяти сестер и осознание, что я — всего лишь пешка в игре древнего, безумного бога. Пешка, которой дали корону… чтобы было интереснее наблюдать за ее падением.

Мир завертелся, как пьяный волчок. Каменные плиты площади поплыли перед глазами, лиловое небо слилось с черными стенами замка в кашу из мрачных красок. Рубиновые глаза Аспида, его слова о погибшем мире, о лжи Жатвы, о Первом Городе и упырях-мужчинах — все это давило на сознание тяжелым, ядовитым грузом. Я почувствовал, как подкашиваются ноги. Земля резко рванулась навстречу.

И вот я уже лежу на холодном камне, задрав голову к вечно сумеречному небу Изнанки. Звон в ушах, солоноватый привкус крови на губах — видимо, при падении прикусил. Гул толпы прорвался сквозь звон — приглушенный, встревоженный.

— Лекс! Лексюша! — Голос Виолетты, острый, как лезвие, разрезал шум. Она рухнула на колени рядом, ее холодные пальцы впились в мои плечи, приподнимая. — Милый! Очнись! Что он с тобой сделал?!

Ее лицо, бледное от страха, закрыло небо. Изумрудные глаза, огромные и влажные, впились в мои, выискивая признаки жизни, понимания. В них не было ни капли игры — только дикая, животная тревога. Она аккуратно, почти нежно, провела большим пальцем по моим сухим, потрескавшимся губам. Ее прикосновение было прохладным и странно успокаивающим, контрастируя с бурей внутри меня.

— Как все прошло? — прошептала она, ее дыхание, пахнущее полынью и чем-то сладким, коснулось моего лица. — Милый, скажи что-нибудь! Дышишь? Видишь меня?

Слова Аспида — "спектакль", "забава", "никто не достоин" — жгли изнутри сильнее, чем его перстень. Я не мог говорить. Не хотел. Вместо ответа я просто поднял правую руку. Неуклюже, будто она весила тонну. Чувствовал каждый грамм холодного металла, вплавленного в палец. Черный перстень с рубиновоглазой змейкой тускло блеснул в лиловом свете.

Виолетта замерла. Ее взгляд прилип к кольцу. Изумрудные глаза расширились до невероятных размеров, в них вспыхнул не просто восторг — чистейший, неистовый фанатизм. Весь страх, вся тревога испарились, сменившись ликующим торжеством. Она резко вскочила на ноги, отбрасывая тень на меня. Ее осанка выпрямилась, грудь высоко вздымалась от глубокого, взволнованного дыхания. Она повернулась к замершей, затаившей дыхание площади, к своим стражницам, к горожанам, к моим ошарашенным товарищам.

И когда она закричала, ее голос, звонкий и властный, прорезал тишину, как набатный колокол. Но слова были незнакомыми, резкими, чуждыми — немецкими:

— "ALPHA IST ZURÜCKGEKEHRT! FALLT NIEDER VOR SEINER GIFTIGEN GRÖSSE!" (Альфа вернулся! Падите ниц перед его ядовитым величием!)

Эффект был мгновенным и пугающим. Как один человек, как подкошенные, тысячи девушек на площади — стражницы в доспехах, горожанки в ярких платьях, служанки — рухнули на колени. Лоб коснулся холодного камня. Даже мои товарищи, после мгновения оцепенения и явного внутреннего протеста (я видел, как сжались кулаки у Григория, как Марк судорожно заморгал), были вынуждены склониться под тяжестью этого коллективного гипноза, этого внезапного культа. Артём повалился на колени почти сразу, Степан крестился, опускаясь. Только Григорий сделал это последним, с видимым усилием, его единственный глаз сверкнул на меня из-под нахмуренных бровей — взгляд, полный