Альманах «Российский колокол» №1 2020 - Альманах Российский колокол

И еще потому, что я (с ней) росла и жила в городе, который был для меня прежде всего каменным – иными словами, неким расширением понятия «Каменный остров». Это было просто личной особенностью восприятия.

Кстати, элефстоны бывали иногда (но вовсе не обязательно) образованными и по-своему красивыми… Нет, скорее всё же цивилизованными: они чем-то напоминали более симпатичных Форсайтов, но, как и последние, нередко отличались толстокожестью и сами же от нее страдали.

Итак, мир взрослых – сфинксы, элефстоны, гномврихи… Отец – сфинкс; мама в виде исключения эльфстоун (именно от эльфа, а не от слона). Она тоже единственная в своем роде.

А вот некоторые их знакомые, например Вайнсоны, – гномврихи, которых (то есть тетю Эмму в первую очередь) отличают приземленность и своего рода виртуозность в земных делах. Да, ей заодно присущи и мелочность, грубоватость и крикливость, граничащие с жестокостью и жадностью. Впрочем, как известно, они «люди очень порядочные». Да и вообще, по правде говоря, настоящая гномвриха только тетя Эмма (а дядя Миша, ее муж, по природе своей первостатейный элефстон, но ему пришлось-таки наняться в гномврихи, раз он на ней женился).

К своим персонажам Твилика относилась отстраненно и нейтрально, впрочем, порой вдруг очень сочувственно (в глубине души), но чаще с преобладанием юмора. О чём и свидетельствуют приводимые ниже отрывки из историй Твилики о взрослых. В свое время учителя пятого класса поначалу будут восприниматься ею (да и мной) как умные элефстоны.

Были, кроме того, и отдельные чудища, наделенные только именами собственными. Наиболее страшные из них, как легко будет догадаться впоследствии, именовались «Пелагея» (одна наша соседка, она была оборотень) и «Антонина» (она была старшая из Парок[15]).

Но не все смогли бы поместиться не только в «Кокон», но и в «эпос Твилики»: например отец не помещался из-за своих размеров и непонятности – недаром он числился в сфинксах.

…Впрочем, в хрониках Твилики чаще всего говорится (прямо или зашифрованно) о «важнейших событиях», происходивших в семье и в окружающем мире наших домов, двора и школы. Они так и остались преданием, они имеют мало общего со снимками памяти и с театриком «Кокон», где разыгрывалось и варьировалось всё ежеминутное и преходящее.

Нет, это не фотоснимки, это детские рисунки, они немного похожи на фото, но как бы набросаны пунктиром, увидены резко, сквозь ветер и дождь.

Хроники – это переосмысление всего самого важного (с точки зрения Ины Твилики) в рассказы – первоначально короткие, отчасти сказочные, отчасти же анекдотические. Или наоборот – в страшные, а позднее и в «эпические» (в своем роде). В эту повесть попали лишь некоторые отрывки из них. Нужно сознаться, что хроники эти продолжались лет до тринадцати с чем-то, хотя театрик «Кокон» стал утрачивать свою яркую действенность около года раньше.

Итак, играла я в это долго, подобно тому, как большие девочки иногда «по забывчивости» играют в куклы (кузина Юна, например). Играла до тех пор, пока большой ребенок, сопротивляясь поглощавшему его подростку, еще существовал – во мне. Играла в том малом сказочно-эпическом мире, в котором вообще (то есть до какой-то степени!) и живут дети.

3. Твилика от трех до пяти

Ранняя Твилика, совсем еще малышка, высказывалась очень редко и неожиданно: она выпаливала нечто. И после этого окружающим (да и мне самой!) оставалось только удивляться. А потом все смеялись, ведь «устами младенца глаголет истина». Да, именно безапелляционность и неожиданность ее откровений делали их очень забавными.

Эпос Твилики в ту пору, когда мы с ней ничего такого, кроме «Мойдодыра», еще и не читали (и из страха перед главным героем не могли как следует оценить само произведение), начинался анекдотически, но всё-таки речь шла о событиях неординарных, и высказывалась она по сути дела.

Вот первый пример – случай на железной дороге. Мы втроем – мама, дед и я – едем в поезде в дачные далекие края, у нас много вещей, маленьких и больших: «корзины-картонки» и, разумеется, чемоданы, один большой, второй поменьше (с бельем и одеялами). Рано утром в купе смятение, мама и дедушка очень расстроены: украли второй чемодан. Следует множество высказываний и подозрений. И наконец в купе приходит проводник: «Что случилось?».

Твилика (во мне четырехлетней) выпаливает спросонок: «Плохие народы украли чемодан!» Она ошиблась словом, она хотела сказать «плохие люди», но забыла нужное слово, заменила людей народами – и высказалась. Потом чемодан каким-то образом нашелся в другом купе, а весь вагон смеялся, повторяя эту реплику.

Твилика была совестливой, но и не лишенной злопамятства (в юмористической форме!) малышкой. Ее очень обижало мамино отсутствие по вечерам (мама в течение целого года пыталась окончить консерваторию, но вместе с отцом и нами она оказалась ей не по силам), обижало и безразличие отца ко всем ее стараниям привлечь к себе внимание.

Это происходило, когда и я была маленькой (года три с половиной), а особенно обижалась она, когда сажали на шкаф. И ей случалось в ответ кое-что «доказывать» отцу за его спиной и проявлять злопамятность, но в совершенно несерьезной форме. Например, она говорила моей подружке, дочери друзей родителей: «Ты знаешь, как мой папа работает? Он очень много и долго работает, но приходит совсем не усталый. Так что после перерыва на часик он с радостью работает дома опять. А знаешь, почему он не устает на своей работе? Потому что у них там в огромной комнате стоит большой-пребольшой диван, на который можно лечь поспать. Вот он так и делает – поработает, поспит, потом опять поработает… И так весь день». Эта история стала анекдотом, смешившим друзей родителей при любом подходящем случае.

Бывало и хуже (опять же, при всей ее совестливости), так как была она существом еще не слишком разумным. Однажды вместо тети Шуры (нашей дворничихи и моей ночной няни по совместительству) субботним вечером пришла чужая женщина, и Твилике это крайне не понравилось. Она задумалась, как бы сделать так, чтобы женщина больше не приходила.

И додумалась до рассказа о том, какой папа странный: как он не ночует дома, оставаясь на работе до пяти утра, и как часто уезжает в ночные командировки. Разумеется, скрытая месть папе таилась в этих словах, поскольку женщина жила во втором дворе и, как легко было догадаться по ее виду, общалась там со многими. Вскоре («устами младенца глаголет истина») за маминой спиной стал раздаваться сочувственный шепоток, а тетя Шура охотно пересказала ей, в чём дело. Мама и дедушка