Преступница - Елена Чижова

"Что ты? Разве я когда-нибудь?.." - Иосиф начал растерянно. "Она - блондинка?" - не обращая внимания на его растерянность, Маша осведомилась. "Сядь, - брат указал на кресло, - надо поговорить". Маша села напротив. Ярость уходила. Вместо нее подступала усталость, словно яростных сил хватило ровно настолько, чтобы выкрикнуть слова, которые брат, связавшийся с русской женщиной, назвал собачьим бредом.

"Послушай, я все понимаю... Но ты... Тебе не кажется, ты заигралась? В нашей стране... В вашей деревне... Так недолго и спятить. - Иосиф отвел глаза. - Что это все? Детский сад какой-то. Ты молодая, радуйся жизни. Вот, бери пример с меня", - брат улыбнулся виновато. "Да уж, - Маша поджала губы, - ты-то радуешься на всю катушку. Только вот мама твоя..."

"То, чего добивается моя мама... - Иосиф махнул рукой. - Маму я очень люблю, но следовать ее представлениям о жизни... Честно говоря, я и сам не знаю, как вышло, как-то само собой... Тебе я хотел сказать давно. Валечка говорила, ты ничего не знаешь, но, в конце концов, рано или поздно..." - Он замолчал. "Валечка? - Маша переспросила, все еще не понимая. - Твою блондинку зовут Валечка?" - "Перестань. Она не блондинка. Валя. Твоя институтская подруга". Глаза, остановившиеся на брате, глядели, не смаргивая. Джемпер, сунутый в грязное, становился свидетельством из свидетельств: собственными руками она ощупывала его на галерее, прежде чем купить.

Сведя руки на солнечном сплетении, Маша согнулась в три погибели. Яростный хохот вышибал слезы из глаз. Отсмеявшись, она вытерла насухо: "Если бы не ты, кто-то другой... я бы не поверила. Сказала бы - сплетни. Послушай, ты что, собираешься на ней жениться?" - "Она любит меня, по-настоящему, этого - не вычеркнешь. Что касается мамы, я думаю, она-то как раз примет: ей всегда хотелось скромную невестку". - "И где эта скромница сейчас?" - Маша оглянулась, как будто теперь, после признания, Валя могла выступить из-за шкафа, за которым таилась от Машиных глаз. "В кино. Ушла, не хотела встречаться, пока я... пока мы с тобой..." - "Вот и славно, - Маша поднялась непреклонно, - значит, пора идти, а то как бы сеанс не кончился. Раньше времени". Брат не удерживал. Пряча глаза, он помог надеть пальто и распахнул дверь. Маша вышла и нажала кнопку лифта. Шорох на другом этаже заставил насторожиться: кто-то ходил по верхней площадке, ступая мягко и осторожно. "Ишь, знает кошка!" - Она вошла в лифт, так и не подняв головы.

Мама тушила котлеты. Дядя Наум почти не мог глотать, готовили мягкое. Чистая литровая банка, накрытая марлечкой, стояла на кухонном столе. "Как он?" - Маша спросила равнодушно. "Плохо! - мама сокрушалась. - Тетю Цилю жалко". Левой рукой расправляя марлевые края, мама аккуратно процеживала морс. "Когда заступаешь? С утра?"

Папин брат умирал. Каждый день, то утром, то вечером, мама дежурила в больнице. У постели они сидели попеременно: мама и дядина жена. К утреннему дежурству мама всегда готовила накануне. "Помнишь, тетя Циля подарила мне платье, серое с красными пуговками?" - Маша вдруг вспомнила. "Не помню", - мама отказалась решительно, как будто Машино воспоминание было ей неприятно. "Ну, как же, на какой-то праздник, мне было лет семь". Не отвечая, мама склонилась над котлетами, но Маша ясно видела серые клетки на светлой шерсти и мелкие красные крапинки - в два ряда. "Циля всегда хотела девочку: Ленька - сын, приятно купить девчачье",- мама нашла объяснение. "Наверное, дорогое", - Маша опустила глаза. Платье, принесенное тетей Цилей, навсегда осталось в памяти. До этих пор на нее не надевали покупного - мама шила сама. Первое купленное. "Смешно!" - Маша покачала головой, но мама не поняла. "Ну, по сравнению с их обычными подарками..." Папины родственники дарили копеечное.

"Сколько тебе еще ходить?" Со стороны могло показаться, что смерть не упомянута из деликатности. "Кто же это знает..." - мама пожала плечами. "Как ты думаешь, - не получив ответа, Маша продолжила настойчиво, - если что-нибудь - с тобой, кто-то из них будет так ходить?" Застигнутая врасплох, мама обернулась. "Не будет", - Маша произнесла прямо в застигнутые глаза. "Я же не для этого, я - для папы... Мама перекладывала в мисочку. - Когда-то давно, после войны, в нашем дворе все жили бедно, а одна семья - обеспеченная, то ли продавец, то ли партийный работник... Сын их играл с нами во дворе, а мамаша кричала в окошко: иди-и домой, ку-ушать каклеты! У нас каклет не было... - Мама вспомнила и засмеялась, отводя разговор. - Может, поешь?" В кастрюльке оставалось порядочно. "Фу!" - Маша отшатнулась. Не хватало еще - еда для умирающих.

"Боже мой, - мама присела, устав, - у Цили что ни год, похороны: сначала мать, потом отца, теперь вот...- не замечая, мама говорила о дяде Науме как о деле решенном. - Родители так и не примирились". Уже в который раз мама рассказывала о том, что в богатой Цилиной семье Наум пришелся не ко двору: "Абрам Моисеевич - хороший мужской портной, - она произнесла с нажимом, - а зять - голодранец, простой инженер, зарплата сто двадцать, так всю жизнь и тянули - на родительской шее", - мама качала головой. "Не хотели бы - не тянули, - Маша прервала. - Слушай, а Ленька часто ходит?" Двоюродный брат, один из тех, кого Иосиф называл аргонавтами, очень любил отца. В Цилиной семье они с Наумом были союзниками. "Ой, там плохо. Циля говорит, хочет бросить техникум", - не отвечая на Машин вопрос, мама сообщила главное. "Так он и раньше не хотел учиться, сама ж говорила, еле запихнули..." Мама махнула рукой. "Уставать я стала. Так посмотреть, ну что я такого сготовила? Помнишь, раньше, когда на праздники? Стояла у плиты по двое суток..."

Праздники, которые когда-то устраивала мама, Маша помнила. Хлопоты начинались задолго: неделю, запасясь авоськами и сумками, мама бегала по магазинам, доставая самое необходимое. Этого необходимого набирался полный холодильник. Ночами, стоя у коммунальной плиты, мама вываривала ножки на студень, оттягивала бульон для заливного и лепила ровные овощные горки салатов. Высоко, на кухонном шкафчике, в огромной кастрюле ходило тесто, от которого Маша, улучив момент, отрывала сырые клочки. "Помнишь, рыба живая, ты приносила и пускала в ванну". Умирая в неволе, живая рыба становилась особенно нежной.

"Тогда еще можно было, в Елисеевском". - Мама оживилась, вспоминая. "Кстати, а что праздновали?" - Маша вдруг подумала, что во всей этой череде не было дней рождения: ни папиных, ни маминых. "Ну, разные...- мама вспоминала неуверенно, - Первое мая, Седьмое ноября..." - "А почему не дни рождения?" - "Твой иногда отмечали. В их семье дни рождения как-то не принято, да, вообще, у них и праздники не очень-то отмечали. Это папа всегда хотел, не ради праздников, а так - чтобы собрать семью. Очень радовался, когда собирались вместе. Потом, после рождения Татки, я перестала, и все пошло на спад, все реже и реже, теперь только на похоронах". - "Почему после Татки?" - Маша подумала, что шумные праздники, действительно, остались в раннем детстве. "Бог с ним! Давняя история", - мама поморщилась. "Знаешь, что мне не нравится?" - Маша прислушалась. Панька, ползущая в ванную, шаркала за дверью. В одиночестве она сдавала на глазах. "В нашей семье слишком много давних историй. - Маша переждала шарканье. - Только потом почему-то оказывается, что все они совершенно свежие, прямо как живая рыба".

"Я скрывала от родственников, что беременна Таткой, - мама заговорила, как будто приняла Машин довод, - плохо себя чувствовала, все время тошнило, но живот был аккуратненький, до семи месяцев незаметно. А потом после лета пришли Макс и Борис и сразу заметили. Знаешь, они поразились так, будто я - не от законного мужа, а нагуляла - в подворотне". - Мама покраснела. Невозможная мысль о подворотне залила ее щеки. Маша поняла и усмехнулась. "Ну вот, они сели, я подала обед, и они стали говорить, что второй ребенок - неприлично, в наше время никто не рожает, и все в этом духе. Ну, я послушала, а потом говорю, так что же прикажете, может, сделать аборт, а они молчат и жуют, а потом - дескать, можно и аборт, тогда я встала и говорю, убирайтесь из моего дома, явились учить меня всем кагалом! Чтобы духу не было!... Папа побежал за ними, потом долго не ходили, и потом, когда родилась Татка, не поздравляли. Папа очень страдал, потом как-то ушло, снова стали ходить, но праздников я больше не делала".

"И как ты думаешь, почему?" - Маша спросила высокомерно, уверенная в том, что мама не знает ответа. "Они и с тобой-то смирились с трудом. Считали, что я отцу - не пара. Ты уже родилась, а они все мечтали, что он меня бросит. С двумя бросать труднее", - мама сказала горько. "Так и сказала, всем кагалом?" - Маша представила и засмеялась. "Перестань, ничего смешного", - тонким, беззащитным голосом. Сердце рванулось и замерло. "Ладно тебе! - Маша хлопнула по столу. - Что нам до них, у нас своя семья". Мама улыбнулась через силу. Тень Паньки, доживавшая свои дни, тихо шевелилась в ванной.

С праздничными разговорами накаркали: Наум умер через неделю. Тетя Циля едва успела уйти, когда он позвал ее, открыв глаза. Последние дни вообще не открывал, а теперь открыл, мама рассказывала, мутные. Она как раз стояла у кровати, вынимала баночку с морсом - еду он уже не глотал. Так бы и не расслышала, если бы отошла к раковине. Шевелит, Циля, Циля, а мама говорит, Циля ушла, скоро придет, это - я, Тоня, а он снова - Циля, Циля...