Преступница - Елена Чижова

Попытку заговорить профессор сделал в июне. Самое начало лета выдалось необычным. В зените белых ночей температура упала почти до нуля, и, подходя к институту, Маша любовалась снежинками, слетавшимися на черный плащ. Снежинки были ровными и филигранными: в чертогах Снежной Королевы каждую из них сделали вручную. Боясь нарушить холодную красоту, Маша стряхивала осторожно, не дотрагиваясь теплыми, губительными пальцами.

В тот день предстоял последний экзамен, и, поднимаясь по лестнице, Маша вдруг вспомнила время, когда мысли об экзаменах терзали ее, как болезнь, загнанная в глубину. Теперь она чувствовала себя совершенно здоровой. Легкое волнение, разгонявшее кровь, доставляло удовольствие. Стайка однокурсниц дожидалась у двери. В своем волнении девочки походили на птичек, слетевшихся к кормушке. Маша поздоровалась, и, следуя сложившейся традиции, они предложили ей идти первой: "Ой, давай как всегда - лучше ты".

Нет, Маша не относилась к экзаменам легкомысленно. Дни, предшествовавшие сдаче, она проводила за письменным столом, не отвлекаясь на постороннее, однако сам процесс подготовки был окрашен в иной цвет: по вечерам, аккуратно закрывая учебники, Маша думала о том, что оценка, которую она получит, в любом случае будет справедливой. Ради этого счастья, называемого справедливостью, едва заметно сбиваясь, шло ее сердце.

Вытянув билет, Маша взглянула краем глаза. Ответы всплыли мгновенно. Собственно, ответить она смогла бы и сразу, однако, не пренебрегая временем, отпущенным на подготовку, смиренно села за парту. Рука успела набросать конспекты ответов, когда, обернувшись на скрип двери, Маша увидела Успенского. Он вошел и остановился на пороге, оглядывая сидящих. Взгляд, выхвативший Машу, налился теплотой, и, подходя к доценту, почтительно встававшему навстречу, профессор заговорил: "Здравствуйте, Юрий Петрович! Вы здесь принимаете... Я думал, свободная..." Дойдя до стола, Успенский остановился. "Георгий Александрович, садитесь пожалуйста", - молодой доцент подхватил свободный стул. "Нет, нет, нет... Я на минутку. Кстати, как моя ученица?" - профессор оглянулся на Машу. "Хотите послушать?" - Юрий Петрович спрашивал предупредительно. "Ну, что вы... - Успенский махнул рукой, - я и не думал..."

Сидевшие за партами прислушивались. Его явление было неподобающим. Злость ударила в сердце, и, собрав исписанные листки, Маша пошла к столу. Не глядя на Успенского, занявшего предложенное место, она начала ответ строго и собранно, и голос, исполненный спокойствия, исключал возможность его помощи. Экзаменатор задал пустые вопросы и, довольно улыбаясь, выставил пятерку.

Девочки, поджидавшие за дверью, окружили, едва она вышла. Машинально отвечая на их вопросы: "Что задавал? Какие дополнительные?" - Маша смотрела на Валю, стоявшую в стороне. Испуг и растерянность читались на ее лице. Маша подошла и встала рядом. "Ты заболела? Что случилось?" - она спрашивала заботливо. Чуть не плача, Валя объяснила: сидела полночи, потом вдруг уснула, не успела доучить до конца, теперь обязательно - тройка, лишат стипендии. "Шпаргалки есть?" - Маша попыталась найти обычный выход. "Нету, - Валя затрясла головой, - я не умею, всегда ловили с этими шпорами". Без стипендии Валя не могла. Мать, посылавшая крохи, не сумела бы возместить урона. Оглянувшись, словно выход был где-то рядом, Маша увидела Успенского, выходившего в коридор. "Стой здесь", - приказав, она подошла к профессору.

"Я хочу попросить вас, - они шли по длинному коридору, - конечно, вы можете отказаться..." - "Да?" - он переспросил с готовностью. "Валя Агалатова, моя подруга, из группы... Дело в том, что она проболела и не успела выучить. Вообще-то она отличница, но мать не может посылать много... Если получит тройку, лишат стипендии". - "Жди на кафедре", - выслушав, он повернул обратно.

В закутке кафедры финансов Маша ждала терпеливо. Он вернулся минут через сорок и, оглянувшись, чтобы никто не слышал, отчитался деловито: "Порядок. Пятерка". - "Спасибо. - Маша поблагодарила. - Вы не думайте, она, действительно, знает на отлично". - "Верю. Но все равно, с подружки твоей - бутылка". - Успенский говорил радостно, словно просьба, которую он выполнил, доставила удовольствие. "Хорошо, передам", - Маша отвечала серьезно, не разделяя его радости.

"Ты - странная, - рот приобрел привычные, изломанные очертания, - иногда мне кажется, в тебе вообще мало человеческого". - "И на какого же зверя я похожа?" - Машины глаза блеснули. "Не знаю. - Успенский говорил неуверенно. - Но в людях должно быть что-то... Знаешь, когда всю жизнь - среди уродов, невольно привыкаешь - с опаской, но есть же кто-то, кого, и в нашей гнилой жизни нужно считать своим". - "Своего роду-племени?" - она уточнила надменно. "Да, если хочешь, в каком-то смысле, конечно, не в самом прямом, - Успенский торопился, загораясь. - Вот ты, я точно знаю, никогда не станешь сукой". Неуверенность исчезла. Теперь он говорил с напором, словно вывод, к которому наконец пришел, дался с большим трудом. "Сукой - в смысле собакой?" - Маша осведомилась холодно и весело. Брови Успенского взметнулись. Откинувшись в профессорском кресле, он смеялся так, что голоса, бормотавшие за стеклянной стенкой, стихли настороженно.

"Все это время я думаю о тебе". - Больше он не смеялся. Опустив глаза, Маша слушала: что-то странное, явленное в его голосе, мешало откликнуться. Опасливо, как будто боясь увидеть чужое, она подняла взгляд. Тот, кто сидел напротив, глядел на нее совершенно человеческими глазами, в которых не было и тени волка. Темный румянец проступал на его щеках, и слабая рука, протянувшаяся к Машиной, вздрогнула кончиками пальцев. Страшное подозрение о том, что все - чудовищная ошибка, хлынуло кровью в сердце, и, отшатнувшись от руки, ставшей невыносимо человеческой, она выбежала вон.

Маша шла по длинному коридору, и сердце, бившееся толчками, заходилось отвращением. На улице, совладав с собой, она опустилась на скамью. Снег, просыпавшийся утром, к исходу дня успел подтаять, и белые скамейки, расставленные по периметру, покрылись слоем влаги. Она провела ладонью по мокрому, как будто стерла отпечаток. В темный песок, скрипевший под ногами, впечатались следы каблуков. Маша села и приподняла ступни. Нехорошо усмехаясь, она думала о том, что ошибки быть не должно. Волк, выказавший слабость, все равно остается волком. "Никогда ты не станешь сукой". - Она вспомнила и повторила с удовольствием. Родившийся волком не сможет обернуться человеком. Это - только в сказках. Повеселев, Маша поднялась и пошла к воротам. Следы, впечатанные в песок, ложились ровно и уверенно.

О том, что Валя живет у Иосифа, Маша узнала не сразу. С того самого дня, когда, мечтая о любви, она бежала по лестнице, ее нога не ступала в общежитие, а значит, этим путем Маша не могла узнать о скоропалительном переезде, удивившем комнатных девочек. Девочки строили догадки, более или менее правдоподобные, но с Машей не делились: ее глаза, ставшие в последний год холодными, пресекали такую болтовню.

Не то чтобы Валя скрывала специально, просто Маша не спрашивала. Будь они ближе, перемена места жительства всплыла бы в разговорах, но в этой странной дружбе Маша ставила себя так, словно Валины житейские обстоятельства ее не касались. Время от времени приходя на помощь, Маша не интересовалась Валиными делами, словно раз и навсегда уверилась в том, что здесь довольно и мимолетного вмешательства.

Смирившись с таким поворотом, Валя о себе не напоминала, однако обида тлела в глубине, вспыхивала недобрыми мыслями. В этих мыслях являлись большая ленинградская квартира, доставшаяся Маше-Марии не по заслугам, и новые учебные обстоятельства, ставившие сокурсницу в особое положение. Экзаменационная история, в которой Маша пришла на помощь, и вовсе наводила на мысли. То, что Успенский возвратился по Машиной просьбе, Валя сначала не поняла. В тот день она была слишком напугана, чтобы строить логические последовательности: в аудиторию Валя вошла, не чуя ног.

Вытянув билет, она отправилась было за парту, но голос Успенского, раздавшийся за спиной, остановил. Точнее говоря, она остановилась сама, потому что расслышала свою фамилию. Обращаясь к преподавателю, занятому очередной ученицей, профессор просил разрешения послушать чей-нибудь ответ, вот хоть этой студентки, как фамилия, кажется, Агалатова. "Конечно", - преподаватель развел руками. "Прошу вас, - профессор обращался к Вале, - нет, нет, давайте сразу, без подготовки, я тороплюсь". На третьем вопросе Валя сбивалась с пятого на десятое, но Успенский кивал благожелательно. "Очень хорошо, - дождавшись, пока она замолчит, профессор обернулся к экзаменатору: - Должен вам сказать, у вас очень сильная группа. Отличный ответ".

Обо всем этом Валя задумалась позже, однако не стала делиться с Иосифом своими наблюдениями, касавшимися его сестры. Даже в мыслях она не давала себе особенной воли, но с этого дня начала приглядываться пристальней.