Преступница - Елена Чижова

Молодой рабочий, вонзив лопату на пол штыка, недовольно отошел в сторону. Стоя поодаль, он глядел себе под ноги. Старший слушал, не перебивая. "Всё?" - он перехватил лопату в левую руку. Отец кивнул. Кончиками пальцев он провел по виску. "Значит, так... - Лопата качалась изготовившейся тростью. - Или кладем и засыпаем, или уходим. Не нравится - ройте сами. У нас дел невпроворот". Улыбка, осклабившая губы, тлела презрением. Он обернулся к напарнику и стер ее с лица тыльной стороной ладони.

"Документы у тебя?" - через головы замерших родственников Маша обращалась к Иосифу. Пошарив во внутреннем кармане, он вынул растерянно. "Ждите здесь". - Маша взяла и сунула в сумку, не глядя. Печатая шаг, она шла назад к привратным кладбищенским сараям.

Дверь в контору была открыта. В первом помещении, украшенном металлическими венками, дожидались посетители. Очередь вела себя тихо. У двери в кабинет на единственном стуле сидела женщина, одетая в черное. Окинув взглядом, Маша рванула на себя дверную ручку и вошла.

Хозяин, одетый в черную кожу, сидел за широким столом прямо напротив двери. Из-подо лба, выступавшего буграми, глядели тяжелые глаза. Дойдя до стола, Маша выложила документы. Пальцы, убранные кольцами, лениво потянулись к пачке. "Ну? - Он взглянул и отложил в сторону. - Могила оформлена, печати стоят. Можете хоронить". - "Там вода. Они собираются в воду. Это - нельзя", - собрав все силы, Маша говорила спокойно. "Низкий участок. Могилы роют с вечера. За ночь вода поднимается", - он объяснял природное явление.

"Так хоронить нельзя. Сначала надо откачать". Он усмехнулся: "Я, что ли, пойду откачивать? Не желаете в воду, везите в крематорий, - глумливая могильная улыбка тронула рот. Палец, закованный в желтый металл, брезгливо отодвинул бумаги. - Все! Разговор окончен". Тяжелым взглядом он смотрел мимо, словно в комнате не было живых. Безотчетным жестом Маша подняла руку и коснулась лба. Скользнув по виску, пальцы коснулись верхней губы, и в нос ударил запах мерзлой земли. Перед этим могильщиком, закованным в золото, ее рука пахла так, как пальцы профессора, поднявшегося из лагерного грунта. Тошнотворный запах отдался в глубине под желудком, и, положив пальцы на горло, она заговорила. Кровь, ходившая под спудом, нашла выход: грязные слова, рожденные волчьей пастью, оскверняли губы, играли в звериных связках.

Могильщик слушал внимательно. Тень, похожая на радость, подернула его лоб - легла на вздутые лобные бугры. Мертвые глаза сверкнули восхищением: девка, не пожелавшая хоронить в воду, говорила на правильном языке. Подтянув к себе коротким пальцем, он раскрыл могильные бумаги: "Участок шестнадцать. Там - сухая. Оформишь в конторе - распоряжусь", - широкий черный росчерк лег поперек.

Обратно ехали на институтском автобусе. Сидя рядом с матерью, Маша глядела в окно. Время от времени она ловила на себе вопрошающий материнский взгляд, но отворачивалась, не желая входить в детали. Прожив жизнь с отцом, мать стала одной из них, и Маша не знала слов, способных объяснить ей сегодняшнее. Тетя Циля, сидевшая впереди, обернулась и кивнула благодарно. Маша вспомнила купленное клетчатое платье и подумала, что отдала долг. Им, не признавшим ее сестры, она должна была одно-единственное платье, украшенное красными пуговками. "Сейчас поедем на поминки, - мама склонилась к плечу, - вообще-то, поминки... у них не принято... - она шепнула едва слышно. - Боюсь, папа перенервничал, выпьет лишнего, - в первый раз мама делилась с ней как с равной. - Может быть, ты с ним поговоришь?" Маша подумала и кивнула.

В квартире, куда они приехали, хозяйничали подруги тети Цили. Расставленные столы были накрыты. Тихим голосом попросив родных и гостей садиться, тетя Циля ушла к себе. "Циля совсем измучилась", - мама шепнула над ухом. Вспомнив, Маша пробралась к отцу. "Мама просила, чтобы ты - не очень-то..." - Она кивнула на череду бутылок. "Молодец. Ты - девка-гвоздь!" - Отец сказал, как говорил в Машином детстве. Теплая волна хлынула в сердце, и, справляясь с собой, Маша ответила: "Ладно тебе. Я же понимаю. Брат".

Общий разговор не складывался. Выпив за землю, которая должна стать пухом, Маша поднялась и вышла в прихожую. Из кухни несло съестным густеющим паром. Пар покрывал стекла испариной. Даже здесь, в коридоре, было трудно дышать. Пощелкав рожками выключателей, она приоткрыла ближнюю дверь.

На деревянной дощечке, положенной поперек ванны, сидел мужчина лет тридцати. Пробормотав извинения, Маша отступила. Он приподнялся и раскрыл ладонь: "Прошу, нисколько не помешали, скорее, наоборот". Глаза, глядевшие на Машу, были любопытствующими. "Неужели вы тоже - мой брат?" - она усмехнулась. Время от времени, давно привыкнув к тому, что в полку аргонавтов иногда прибывало, Маша знакомилась с приезжими братьями. "Надеюсь, что нет. Хотя, сегодня вы - главная героиня, - он продолжил без связи. - Скажу по секрету, все только о вас и говорят".

Этот приезжим не был. Внятный ленинградский говор, изломанный легкой манерностью, звучал иронично. Отвечая, он сложил на груди вялые кисти, и тонкое продолговатое лицо усугубило сходство: его тотемом был кенгуру. "Своим беспримерным героизмом вы оттеснили в сторону покойного". - "И в какую сторону?" - Маша отвечала в тон. "Ну..." - он замешкался. "Меня зовут Мария", - убедившись в том, что он - травоядного племени, она опередила. "Начало - многообещающее. - Он улыбнулся. - Увы, не могу соответствовать, больше того, в известном смысле, иду поперек: Юлий".

"И кем же вы мне приходитесь?" - Маша пожала плечами. Смысл его речей оставался туманным. "Чем дольше гляжу на вас, тем больше убеждаюсь: вы - наследная принцесса. Иначе как объяснить серьезность, с которой вы относитесь к вопросам крови? Извольте, я - сын Екатерины Абрамовны, ближайшей подруги тети Цили. Мать моя, урожденная Циппельбаум, позвана в ваше изысканное общество в качестве добровольной прислуги. Мне - ее отпрыску - тоже нашлось местечко, правда, не очень теплое. Меня использовали в качестве мерина", - шутливо вывернув голову, он обнажил длинные передние зубы.

"Что-то я не заметила вас на кладбище, когда тащили телегу". - "О, - Юлий махнул рукой, - для кладбищ я не годен. Исключительно на продуктовых дистанциях. Чего не скажешь о вас. Кстати, сколько вы там заплатили?" - "А что, без денег не справиться?" - она спросила высокомерно. Это травоядное пыталось переступить черту.

"Без денег? Увы... Есть такой грех. Но я, - верхняя губа дрогнула, - если б мог, перед вами я ответил бы за все грехи нашего многогрешного, но все еще богоспасаемого государства". В его словах крылась какая-то опасность: Маша уловила и насторожилась. Настороженность вырвалась хрипловатым кашлем. Она закрылась ладонью.

"Хотите, принесу попить?" - Юлий предложил участливо. "Этим сукам я не платила". - Маша справилась с кашлем и произнесла спокойно и ясно, прямо в травоядные глаза. "Верю, ибо абсурдно, - он ответил совершенно серьезно. - Судить не мне, но героизм, я имею в виду кладбищенский подвиг, дался вам тяжело", - только теперь Юлий позволил себе усмехнуться. За дверью поднялись голоса. За тонкой стеной кто-то рассуждал уже громко и пьяно: "Надо было найти ход - положить на Преображенское". Маша поморщилась.

"Вам не нравятся такие сборища?" - Юлий уловил гримаску. "Пойдемте, нехорошо, я думаю - меня хватились". - Она взялась за дверную ручку. "Как пожелайте", - он согласился покорно и вышел следом за Машей.

В комнате стоял ровный гул. Присев на самый край, Маша прислушалась. Обсуждали текущие дела. Дядя Макс, раскрасневшийся от выпитого, рассказывал о земельных участках, которые распределял их завод. Кажется, открывались две возможности: Орехово и Малая Вишера. Доказывая преимущества, он отдавал предпочтение Орехову. Отец соглашался. Клара стояла за Вишеру. Тоскуя, Маша обвела глазами стол: тети Цили не было. "Странно, - она подумала, - умер их брат... Это - как я и Татка", - Маша представила и содрогнулась: случись такое, она не открыла бы рта. Осторожно ступая, Маша подошла к матери: "Может быть, мы пойдем? - она предложила нерешительно. - Наверное, тетя Циля устала". - "Надо посидеть, отец обидится", - мама ответила шепотом.

Те, кого Иосиф прозвал аргонавтами, сидели за боковым столом. Братья, к которым Маша не испытывала родственных чувств. С каждым из них она поздоровалась еще на кладбище. "Странно, - она подумала, - если я умру, все они явятся на похороны..." Она поймала Ленькин взгляд. За их столом он сидел молча. Маша подошла и встала за Ленькиной спиной. "Ну, не знаю! Это ты здесь - ученый. А там, кто его знает? Неизвестно, как сложится..." - "Да ладно тебе! Всяко лучше, чем здесь". Господи, она подумала, даже на поминках...

Женщины собирали тарелки. Маша вызвалась помочь. Обходя стол, она забирала грязные. На кухне, принимая стопку из рук, рыжеватая женщина улыбнулась: "Спасибо, Машенька. Вы - очень милая девочка, я на вас любуюсь. Меня зовут Екатерина Абрамовна". - "Урожденная Циппельбаум?" - Маша спросила и осеклась. "Как? О, Господи! Нет. Моя девичья фамилия Бешт", - женщина засмеялась, но, вспомнив про похороны, прикусила губу. "Давайте, я помою". - Краска, залившая щеки, заставила отвернуться к раковине.