Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Феномены нельзя изолировать. Таким образом, нельзя построить «абстрактную» физическую теорию, подобную галилеевской. Абстракция, пренебрегающая сложностью конкретного, действительного случая, совершенно правомерна в мире Галилея – в архимедовом мире. Она позволяет ему разрабатывать простые, идеальные случаи, исходя из которых он будет объяснять конкретные и сложные случаи. Но Декарт смог построить лишь «конкретную» физику. Галилеевская абстрактность не привела бы его к простому случаю – она привела бы его к немыслимому случаю. Чтобы сделать нечто подобное тому, что сделал Галилей, ему бы следовало изучать не простой, а общий случай316. И это – изучение движения предмета внутри текучей среды – уходит далеко за пределы имеющихся математических средств. Декарт выражает эту мысль, говоря, что это выходит за границы человеческого познания. Экспериментальное исследование также невозможно. Как можно измерить – в сущности, важнейшую величину в данной проблеме – скорость движения тонкой материи?
Итак, поразительным образом Декарт, которому не удалось вывести точный закон свободного падения, потому что он не понял новой идеи движения, предложенной Бекманом, и не смог совместить физическое (каузальное) исследование феномена свободного падения со своим математическим анализом, отступает в тот самый момент, когда, в силу полного разъяснения идеи движения, ему удается сформулировать фундаментальный принцип науки Нового времени – принцип инерции! И дело опять же в том, что он не смог сохранить равновесие: отождествляя протяженность и материю, он заменил физику геометрией. И вновь – крайняя геометризация. Устранение времени. Именно в этом заключается причина, по которой физика ясных и отчетливых идей, физика, которая возвестила реванш Платона, зашла в тупик – аналогичный тому, к которому пришел Платон317.
3. И снова Галилей
Теперь вернемся к Галилею.
Во фрагменте, который включен во второй том «Сочинений»318и вытекает из первой части его «новой науки» и который, впрочем, дословно воспроизводится в «Беседах и доказательствах», Галилей пишет:
Акциденции, относящиеся к равномерному движению, были изучены в предыдущей книге. Теперь же следует рассмотреть ускоряющееся движение.
Прежде всего, необходимо изучить и истолковать должным образом определение оного [ускоряющихся движений], которым пользуется природа. Ибо, хотя и можно произвольно изобретать некоторые способы движения и рассматривать свойства, которые отсюда проистекают (так, например, те, кто воображает линии, конхоиды или спирали, построенные с помощью определенных движений, – хотя таких движений в природе не бывает – с большим успехом изучали их свойства), тем не менее природа в этих движениях, в особенности в движении падающих тел, задействует определенный род ускорения. И мы можем изучить свойства этого рода [ускорения], если окажется, что определение нашего ускоряющегося движения, которое мы намерены предложить, совпадает с сущностью естественного ускоряющегося движения – что после длительных усилий ума мы признали достигнутым. При этом мы строго следовали тому принципу, что представленное чувствам в естественном опыте должно соответствовать признакам, которые мы намерены из них вывести и с ними согласовать. Наконец, в исследовании определения естественно ускоряющегося движения мы, словно за руку, были ведомы пониманием характера и использования природы во всех прочих ее творениях, в которых она имеет обыкновение привлекать наиболее близкие средства, наиболее простые и наиболее легкие.
Так, я полагаю, никто не подумает, что плавание или полет могут быть произведены более простым и более легким способом, нежели тот, что используют рыбы и птицы, как им назначено природой.
Далее, раз уж я вижу, что камень, падающий с высоты из состояния покоя, постоянно прибавляет в скорости, почему бы мне не полагать, что эти прибавления происходят наиболее простым и наиболее очевидным способом из всех возможных? Тело движется одинаково, и принцип движения действует один и тот же. Отчего все прочее не может быть одинаково? Можно было бы сказать, что, следовательно, скорость одинакова [равномерна]. Отнюдь. В действительности неизменно как раз то, что скорость непостоянна и что движение неравномерно. Таким образом, следует изучить и установить тождество или, если угодно, однообразие и простоту не в скорости, а в ее возрастании – т. е. в ускорении. При внимательном исследовании мы не найдем более простого возрастания, чем то, что всегда прибавляется одинаковым способом. Однако что это за способ, мы легко поймем при условии, что мы удерживаем наше внимание на высшем сродстве319 [существующем] между движением и временем320. Аналогичным образом равномерность и одинаковость движения обуславливаются и подкрепляются одинаковостью промежутков времени и пространства (вообще, мы называем равномерным такое перемещение, при котором равные расстояния проходятся за равные промежутки времени), аналогичным образом мы можем представить, что одинаковое возрастание скорости происходит в течение одних и тех же промежутков времени, постигая умом, что равномерно и, как следствие, непрерывно ускоряющееся движение – это движение, при котором в любые равные промежутки времени321прибавляется равное возрастание скорости. Иными словами, какими бы ни были те равные промежутки времени, которые мы допускаем, начиная с первого момента, в котором тело покидает покой и начинает падать, степень скорости, полученная в первой и во второй промежуток времени, вместе взятые, удваивает степень скорости, полученную только в первый промежуток; а степень скорости, которую тело получит за три промежутка времени, утраивает [ее], за четыре – учетверяет степень скорости [приобретенную во время] первого промежутка времени. Таким образом, если движущееся тело продолжало бы свое движение со степенью скорости или моментом, полученным в первый промежуток времени, и продолжало бы двигаться с одинаковой скоростью, это перемещение было бы в два раза медленней, чем то, которое тело бы осуществляло со степенью скорости, полученной во второй промежуток времени.
Отсюда выходит, что мы нисколько не будем противоречить здравому смыслу,
