Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

В обоих случаях главного героя «хватают»: «.. Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка: / “Ату, ребята! Хватайте Кука!..”» = «Вдруг — хвать! — на стол тебя, под нож, — / Допелся, черт возьми!».

А некоторые варианты «Песенки про Кука» полностью повторяют сюжет песни «Оплавляются свечи…» (1972): «Кто-то злой и умелый, / Веселясь, наугад / Мечет острые стрелы / В воспаленный закат» = «Дикарий вождь — он целый день стрелял из лука, / А был он бука, большая злюка»[1827], «Кому-то под руку попался каменюка, / Метнул, гадюка, — и нету Кука!» (АР-7-178) («кто-то» = «кому-то»; «злой» = «злюка»; «мечет» = «метнул»; «стрелы» = «стрелял из лука») (кстати, гадюками названы и мучители героя в песне «Ошибка вышла»: «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки!» /5; 4027). В обоих случаях мы имеем дело с уже рассмотренным приемом аллюзий — «безымянным» называнием представителей власти, который встречается и в песне «Ошибка вышла»: «Нет! Кто-то крикнул: “Славный кок на судне Кука!”» (АР-10-170) = «И кто-то каркнул: “Nevermore!”» /5; 395/. А глагол метать в таком же контексте будет упомянут в стихотворении «В стае диких гусей был второй…»: «Мечут дробью стволы, как икрой».

Далее про вождя, который «целый день стрелял из лука», сказано: «Заела скука, и съел он Кука»167. Здесь мы сталкиваемся с мотивом тоски представителей власти, который встречается во многих песнях-сказках: «Намылились в город — у нас ведь тоска» («Сказка о том, как лесная нечисть приехала в город»), «Так зачем сидим мы сиднем, / Скуку да тоску наводим?» («Песня Соловья-разбойника и его дружков»), «От большой тоски по маме / Вечно чудище в слезах» («Сказка о несчастных лесных жителях»), «Но нас берет тоска» («Куплеты кассира и казначея»; АР-12-120), «Он прогнал министров с кресел, / Оппозицию повесил / И скучал от тоски по делам» («Странная сказка»). Впервые же мотив тоски антагониста лирического (а точнее — прозаического) героя возник в рассказе «Об игре в шахматы» (конец 1950-х): «Когда он подошел ко мне, я сидел в парке и мирно читал газету. В глазах у него была тоска, а под мышкой — шахматная доска» /6; 8/.

И, наконец, в обоих произведениях говорится о том, что власть не разрабатывала каких-то коварных планов для расправы с главным героем, а просто выполняла свою обычную работу: «И вовсе не было подвоха или трюка, / Вошли без стука, почти без звука» /5; 109/ = «А это доктор, он устал: / Вон смотрит обалдело, / И он мне дела не клепал, / Он просто делал дело» /5; 400/.

Продолжая сопоставление сказочных произведений с медицинской трилогией, обратимся к «Сказочной истории» (1973).

В этой песне власть представлена в образе «Ихнего Дядьки с Красной Пресни» и сотрудников милиции («тридцати трех богатырей»), а в песне «Ошибка вышла» — в образе главврача («А самый главный сел за стол…») и санитаров.

В обоих случаях власть считает лирического героя дураком: «Это тот, который песни… / Пропустите дурака» (АР-14-152) = «Хотя для них я глуп и прост, / Но слабо подымаю хвост», — и одинаково расправляется с неугодными людьми: «Им потеха, где шумиха: / Там ребята эти лихо / Крутят рученьки, но тихо, / Ничего не говоря» = «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья» /5; 78/, «Шуршанье, хмык и тишина» /5; 377/, «“Меня, ребята, не дурачь!”, - / Я перешел на крик» /5; 389/ («ребята… крутят рученьки» = «вязал мои запястья… ребята»; «ничего не говоря» = «тишина»). Да и потеха, с которой эти «ребята… крутят рученьки», также имеет место в «Истории болезни»: «Кругом полно веселых лиц — / Участников игры» /5; 389/.

Кроме того, представители власти входят в раж: «Одуревшие от рвенья, / Рвались к месту преступленья / Люди плотного сложенья, / Засучивши рукава» = «А самый главный сел за стол, / Вздохнул осатанело <…> А он зверел, входил в экстаз». И точно так же «рвались к месту преступленья» санитары в «Истории болезни»: «Мне обложили шею льдом — / Спешат, рубаху рвут».

Поэтому лирический герой (Иван-дурак и пациент) попадает в одинаковую ситуацию: «Он рванул тогда накатом / К белокаменным палатам — / Прямо в лапы к тем ребятам» = «Я взят в тиски, я в клещи взят», «Я злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран»; и одинаково характеризует себя: «И как ёкнуло серчишко» (АР-14130) = «Как ёкало мое нутро!» /5; 77/.

Единственное формальное различие можно усмотреть в следующих цитатах: «А когда кабак закрыли, / Все решили: недопили» — «И это был не протокол: / Я перепил вчера» /5; 400/. Но очевидно, что данное различие лишь подчеркивает единство темы в обоих произведениях.

Примерно в одно время со «Сказочной историей» была написана «Песенка про Козла отпущения», с которой мы и начали эту главу. Как уже было показано, поэт здесь вывел себя в образе Козла отпущения, который подвергается всевозможным издевательствам со стороны власти («хищников»). Неудивительно, что эта песня также содержит общие мотивы с медицинской трилогией.

Если Козел «сносил побои весело и гордо», то лирический герой «весь дрожал притом / Больным, подорванным своим, / Но гордым существом» /5; 383/.

Если хищники «враз Козла найдут, приведут и бьют», то о «врачах» лирический герой говорит: «Думал, до смерти забьют. <.. > Можно разом опорочить!» (С4Т-3-302 — 303). Подобное сочетание («разом — забьют») впервые встретилось в песне «Дурачина-простофиля» (1968), где этот самый дурачина влез на стул для царей: «Разом топать стал ногами и кричати: “<.. > Вот возьму и прикажу запороть!”».

Причем хищники были готовы даже убить Козла отпущения, если он покинет заповедник: «Берегли Козла, как наследника, / Запретили вплоть до убиения / С территории заповедника / Отпускать Козла отпущения» (АР-8-10). А в «Диагнозе» лирический герой тоже думал, что его «до смерти забьют» (С4Т-3-302).

Однако в самом начале и Козел отпущения, и лирический герой вели вполне беззаботную жизнь: «А орал, дурак, пару песенок» (АР-14-200) = «Идешь, бывало, и поёшь, / Общаешься с людьми», — после чего появляется власть и расправляется с ними: «Но заметили скромного Козлика / И избрали в козлы отпущения» = «Вдруг — хвать! — на стол тебя, под нож, — / Допелся, черт возьми!».

Герой же в обоих случаях использует одинаковое (безымянное) обращение к