Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

— о злоупотреблениях жилплощадью. Записка комитета народного контроля. Лигачев развел руками: полтора года мы жестоко расправляемся с теми, кто замечен в злоупотреблениях, гоним из партии, снимаем с работы, но опять и опять, те же сауны, те же дачи-дворцы за государственный счет, то же кумовство при раздаче квартир и т. д. и т. п.

Еще один неприятный разговор с Пономаревым. Велихов и Арбатов прислали из Женевы запись беседы с одним доброжелательным американцем. Вы, СССР, говорил американец, должны положить в Женеве на стол конкретные предложения, пусть они будут даже обусловлены отказом от ударного космического оружия, но — конкретные: такие-то ракеты сократить на столько-то, такие-то на столько-то, с подводными лодками поступить так-то, с какими-то самолетами поступить так-то, с другими иначе и т. д. и т. п. И это, пишут академики, разумно. Потому что ведем мы в Женеве «философские» дискуссии о том, что космическое оружие — это плохо, а американцы доказывают, что хорошо, жуем стародавние общие инициативы, которые все уже стали предметом пропаганды, а не делового обсуждения в кругу экспертов.

Попробовал включиться в аргументацию Арбатова-Велихова, растолковать ее Пономареву. В ответ он заявил, что я, очевидно, не слежу за нашими инициативами. Вот, мол, товарищи тут подготовили мне к поездке в Испанию «сумму суммарум» (любимое словечко Б. Н.) наших инициатив. Познакомьтесь, говорит он мне. Я сказал, что газеты читаю, более того, читаю шифровки и МИДа, и ГРУ, и КГБ, знаком с постановлениями ПБ, читал и стенограммы заседания в Женеве, наши инициативы при Андропове, Черненко и Горбачеве знаю наизусть. Но сейчас речь идет совсем о другом. Речь идет о том, чтобы перестать топтаться на месте, когда гона вооружений вот-вот вырвется из под контроля.

На него мои ядовитые разъяснения не произвели никакого впечатления. Для него вообще суть дела уже совсем неинтересна. Он физически, геронтологически не может вникать в существо проблем, у него не остается на это времени и вся нервная система работает лишь на самосохранение в своем кресле. Он очень болезненно ощущает, видимо, ветер перемен.

Слухи о кадровых переменах. Замятина, вроде, отправляют послом в Вену. Отдел его в ЦК (международной информации) вообще исчезнет. Как громом — снят Стукалин и будет отправлен послом в Будапешт. Это все черненковские кадры. На его место в ЦК на отдел пропаганды — Сашка Яковлев, возвращенный, не без моей помощи, из Канады, и сделанный директором ИМЭМО, вместо умершего Иноземцева. Уволены некоторые завсекторами в отделе пропаганды.

По коридорам ходят разговоры о том, что произойдет на ближайшем Пленуме и на сессии Верховного Совета: Громыко станет председателем Верховного Совета, Корниенко министром иностранных дел, Кузнецова Василия Васильевича — на пенсию, а вместо него первым замом при Громыке — Зимянина, премьера Тихонова — на пенсию. Горбачев будто бы возьмет на себя пост предсовмина. Добрынина будто возвращают в Москву, на его место Воронцов из Парижа, где он сейчас послом, Трояновского направляют в Лондон вместо Попова.

Эпизод в лифте. В нашем 3-ем подъезде есть специальный лифт для секретарей ЦК, он рядом с обычным. Утром стою жду этого обычного. Русаков (зав. отделом по соцстранам, секретарь ЦК) подходит к своему и приглашает меня с собой. Едем. «Как дела» и проч. Лифт останавливается, выходим. Вдруг Русаков обнимает меня за спину и говорит: «Подыщите мне хорошего заместителя!». Опешивший, я обещаю. О ком речь? О Рахманине? О Шахназарове? О вечно больном Киселеве? О Смирновском, который изначально — пустое место? Да, думаю, ветер перемен все сильнее дует и вокруг нашего Международного отдела.

В среду встречались с Зигелем (школьный друг) и его Клавой. Он был развязен, циничен, брюзгливо философствовал. Заспорили, зачем нужно верить в Бога. Я ему: «Ты верующий, я неверующий. Какая разница, если мы оба вроде порядочные люди и оба в девяти случаях из десяти (заповедей) в общем соблюдаем христианскую мораль. Хотя мне наплевать, что она христианская». То ли он был не в форме, хотя выпили немного, то ли вообще строит комедию — дурака валяет с этой своей верой, но ничего путно он мне объяснить не мог. А насчет загробной жизни нормального человека убедить все равно невозможно.

Феликс (Зигель) дал мне фотографию нашего класса (1 — ая опытная школа имени Горького). Такой у меня нет, может затерялась, может и не было совсем. 1938 год. В центре — Петракл (Петр Яковлевич Дорф, наш математик, любимый учитель, который был нам другом и учил нас быть просто гражданами, без демагогии и сталинского культа).

Гляжу на фотографию и в голове возникает интересная «статистика». Нас там 26 человек, 8 из них добавлены к нам уже в 10-том классе, т. е. в 1938 году, когда нас перевели в новое здание, стандартное, в отличие от прежнего, построенного знаменитым архитектором Зеленко в стиле модерн в начале века. Там в свое время училась моя мать.

Значит, до 10 класса нас было всего 18 человек (при норме в стандартных школах — 30–40). Из 26 тринадцать русских, в том числе одна с польской примесью — Наташка Станкевич, красавица и богиня класса. Остальные — евреи, некоторые наполовину. Таковы были те времена. Тогда бы никому в голову не пришло заниматься подобным подсчетом. Для меня, да и для всех никакого различия, кто какой нации, не было. Из 20 умерло уже, кажется, семеро. Из 12 мальчишек ни один не погиб на фронте. Да, и на фронте-то были только четверо: я, Дезька Кауфман (ныне великий поэт Давид Самойлов), Левка Безыменский и Наташа Станкевич.

На Крымской набережной — выставка самодеятельных художников, посвященная 40-летию Победы. Дурацкая это затея: порча вкуса, снижение требовательности к профессиональному искусству. Хотя кое-чем можно и умилиться… Безграмотные, но страстные баталии на страницах книги отзывов.

Там же ГДР'овский художник Хайзан… продолжение немецкого экспрессионизма 20-х годов, сюрреализм. Графика очень талантлива и впечаляет. Картины — перебор одного и того же приема. Если б было 3–4 картины такого рода, они заставили бы себя помнить, но когда их чуть ли не сотня, увольте: тут уже виден поток, а значит, ремесло. Темы: война, фашизм, последствия.

Самое интересное рассказал Брутенц. Вчера, пока они полтора часа вместе с Корниенко ждали в приемной по случаю встречи Горбачева с Асадом, Корниенко вдруг разоткровенничался и рассказал (в ответ на вопрос: собираются ли что-нибудь делать с Афганистаном) следующее.

Инициатором интервенции был… Громыко, которого с энтузиазмом поддержал Устинов. «Проект» вхождения к Брежневу с этим обговаривался вчетвером: упомянутые плюс Андропов и Пономарев. Ю. В. держался «эвазивно», не возражал, но и говорил о возможных осложнениях. Пономарев тоже высказал несколько сомнений, но потом быстро подстроился. Решительное возражение поступило от военных, которым было поручено подготовить «свои соображения». Огарков, Ахромеев и Варенников подали письменный доклад, в котором доказывали, что это невозможно и немыслимо, прежде всего с политической точки зрения. Но их вызвал Устинов, поставил по стойке «смирно», сделал внушение на тему: с каких это пор военные у нас берутся определять политику, скомандовал «не рассуждать» и дать подробный план операции.