Маджонг - Алексей Никитин

— А, черт. Енот — это кличка. Так его на Петровке зовут. А имя. Я не помню, Петро Тодосьвич. Имя вылетело. Вспомню — скажу.

— Хорошо. Значит, Енот Семенов.

— Да. Предложил рукопись и дал мне копии.

— Копии у тебя? — снова перебил его Чаблов.

— Да. Копии есть.

— Хорошо. Это хорошо. Я сейчас отправлю к тебе машину. Передашь водителю. Дальше.

— У Семенова было несколько копий. Одна из них попала к Рудокоповой. Есть такая.

— Да знаю! — взревел Чаблов. — Знаю, что есть такая. И что дальше?..

— Дальше непонятно. Вчера Семенов ехал на встречу к Рудокоповой, и на Петровке у него пропала рукопись. История темная, но Семенов подозревает Бидона, покойного владельца павильона. Странный был субъект. Одним словом, через час после пропажи бумаг Семенов привез к Бидону на разборки Рудокопову с ее бандитами. Они перекрыли вход в павильон, перевернули там все. Покупателей вышвыривали на улицу, как кошек из кладовки. Рудокопова лично допрашивала Бидона, но бумаги не нашла. Говорят, такое творила. Соседние точки тоже вывернула наизнанку. Ее головорезы избили Бидона и одного случайного посетителя. А потом, чтобы убрать следы, сожгли павильон. Два трупа.

— Да ты что, — охнул Чаблов. — А бумаги?

— Пропали! Сгорели наверное. Семенову Рудокопова пообещала вернуть деньги, но он теперь даже звонить ей боится.

— Да это какое-то. — не находил слов пораженный Чаблов. — Такого у нас уже пятнадцать лет не было.

— Как на войне, Петро Тодосьевич!

— Нет, не «как на войне», Семен! Нам не оставили вариантов. С людьми, жгущими Гоголя посреди Киева, мы договариваться не можем и не будем. Это война, Семен, что тут не понятно?! Это война!

Еще одна глава без номера

Камлание Тэн

И все же он не ожидал, что ночная авария, на этот раз увиденная лишь со стороны, так больно рванет его по сердцу. Все ведь было проделано быстро и аккуратно: был деловит рыжий таксист Коля, понятливы водители случайных попуток и покладист Регаме. Регаме! Тот-то в чем виноват?.. Отправив Регаме в Барнаул, о нем забыли, его исключили из расчетов! А он ведь, уже на подъезде к таможне, начал приходить в себя. Адреналин, вброшенный в момент аварии хромаффинными клетками надпочечников, прошелся по аденорецепторам, поиграл на сосудах, но до рефлекторной брадикардии дело доводить не стал. Сконцентрировав внимание на деталях, он приглушил чувство вины. На время. И это время истекло, когда таможенник вернул Регаме паспорт. Черная тоска обрушилась на Регаме внезапно и с такой силой, что, возвращаясь к машине, он оступился на ровном месте и едва устоял на ногах. И после, всю дорогу до Барнаула, под дождем, и потом, когда дождь закончился, и дальше в самолете, он все мучился, вспоминал разговор с таксистом Колей, не мог понять, как дал уговорить себя уехать, как вообще мог оставить Женю одного.

Кара Гэргэн физически ощущал страдания Регаме и видел, что виноват в этом больше других. Теперь он обязан был исправить ситуацию. Кара Гэргэн еще не решил, что именно он предпримет, но точно знал, что сделает все, что сможет. Да и, кроме того, не все из увиденного ночью он понял. Ему нужно было поговорить с Кай Данхом.

Однако утром старика он дома не застал. Его место за столом пустовало, а на диване, обложившись плюшевыми медведями, сидела девушка с большим ноутбуком на коленях.

— Привет! — она посмотрела на Кара Гэргэна поверх поднятой крышки ноутбука легким, скользящим взглядом. Разрез глаз у нее был узкий, восточный, но сами глаза — серые, славянские.

— Привет! Ты Таня, дочь Кай Данха. И это ты собрала весь этот медвежатник, — догадался Кара Гэргэн.

— А ты зато полночи выл песни советских композиторов. Под папин бубен.

— Правда? — растерялся Кара Гэргэн. — Я не помню. Начал с «Черного ворона», а дальше как-то смутно.

— Мы папе давно запретили дома камлать — он иногда такие рулады закатывает, что у волков в нашем лесу резко понижается самооценка, и они целыми стаями впадают в депрессию.

— Волки? — переспросил Кара Гэргэн. Она над ним смеялась.

— Да. Ладно, допустим, волки со своей депрессией как-нибудь сами разберутся, но дома же — коты, а они страдают. И собаки, и попугай. Поэтому мама его за баню сослала, у него там теперь специальный загончик. Под навесом, рядом с лошадями. Лошади терпят, только гнедой жеребец заметно нервничает. Если б мама вчера была дома, она тебя бы точно отправила туда же — в папин загончик. А так тебе повезло — я одна вернулась. Мама только через неделю будет, а мне твои песни не мешали. Я под них отлично выспалась.

— А-а, извини. Я не знал, что так все слышно.

— Да ладно, — дернула плечом дочь Кай Данха и, разбросав медведей, поставила ноутбук на диван. — Говорю же, ничего страшного. Кашу разогрей, она уже холодная. Папа рано утром завтракал. Он будет поздно, если вообще вернется до ночи.

— Кай Данх уехал?

— Да нет, он здесь, недалеко. У них на сегодня совет назначен. Опять с войной что-то не так.

— Кто воюет? — Кара Гэргэн добавил в чай лесного меда. — Как обычно? Добро со злом?

— Ну, это само собой, хотя, как правило, эта парочка все-таки договаривается. Нет, у нас своя война, местная. Тоже не первую тысячу лет тянется.

— Ого… А я ничего не заметил. Так кто же воюет?

— Лес и степь.

— И мы, значит, лес.

— Ты наблюдательный парень! — захлопала в ладоши Таня.

— Да ладно тебе… Пока тут разберешься со всеми вашими подробностями.

— Конечно же, мы — лес. Степь — агрессивная, все время напирает, все время им чего-то не хватает, все мало им и мало. А мы. Мы в обороне. В глухой и непробиваемой. Медведи, одно слово.

— Тогда понятно. И почему Кай Данх говорил, что у меня времени мало, да и зачем я вам вообще нужен, теперь тоже понятно.

— Верно, ты нам нужен, — согласилась девушка. — Но не больше, чем мы тебе. Ты же знаешь: если хоть кому-то союз не интересен, то союза не будет.

— А охотники? — Кара Гэргэн продолжал складывать картину событий. — Они тоже как-то вовлечены в войну? Или просто.

— Вот чтобы это выяснить и понять, как быть дальше, сегодня лес собрал совет шаманов. Есть давняя договоренность — не втягивать людей в войну степи и леса. В ней могут участвовать звери, духи, кормосы… кто угодно, но только не люди с их оружием и техникой. Люди слишком опасны, они не видят предела, не умеют останавливаться, не чувствуют ни себя, ни мир вокруг. Люди еще не вмешались в войну, но и ждать, когда это случится, тоже нельзя. Есть одно предсказание. Хочешь посмотреть? У меня где-то тут записано.

— Конечно, хочу, — Кара Гэргэн быстро доел кашу. Два лося на дне тарелки вели яростную борьбу, сцепившись рогами. — А вообще, мне это нравится: определять будущее по предсказаниям, прошлое — по будущему, а новых жен предупреждать о скором знакомстве во снах.

— Так ты тоже видел этот сон? — быстро спросила его Таня.

— Какой «этот»? И почему тоже? Мне Кай Данх вчера рассказывал о муже твоей сестры, который приехал за ней из Перу.

— А… Ну, да, — отвела взгляд дочь Кай Данха. — А как же еще? Конечно, во снах. Не по телефону же.

Тут же из глубины дома послышался телефонный звонок. Таня вздрогнула и посмотрела на Кара Гэргэна. Кара Гэргэн поднял бровь и вопросительно посмотрел на Таню.

— Ну что, будешь смотреть предсказание? — спросила она, поднимаясь.

— Да, я готов.

— Тогда бери ноутбук. Видео уже загружено. Только учти. Ладно, я сейчас вернусь.

Через несколько секунд надрывные звонки прекратились, и он услышал ее приглушенный голос.

Кара Гэргэн перебрался на диван и поставил ноутбук на колени. На экране было открыто окно медиаплеера. Еще раз прислушавшись к голосу Тани, доносившемуся откуда-то из глубины дома, он решил ее не ждать. Какой смысл, если она уже все это видела и, наверное, не раз? Кара-Гэргэн включил плеер.

Маленькая женщина в одежде шаманки сидела у костра. На ней была длинная кожаная юбка и что-то вроде кожаной куртки, обшитой лентами, разрисованной изображениями зверей и птиц. Женщина сидела спиной к зрителю, и Кара Гэргэн отлично видел большое солнце, отлитое из металла и закрепленное на куртке. Из-под высокой шапки на спину падали две седые косы. Присмотревшись, он заметил, что руки женщины погружены в огонь костра. Она сидела на корточках, неподвижно и держала ладони в огне. Так длилось недолгое время, затем она встала, взяла лежавший рядом бубен и, подняв его над головой, отпустила. Бубен был густо-красный, с золотыми отливами по краям. Он повис над ней как солнце над предзакатным горизонтом. Тряхнув головой, она трижды сильно ударила в него правой рукой, и бубен, набирая понемногу скорость, поплыл над землей. Он описывал в воздухе аккуратную окружность, центром которой была точка над костром. Шаманка двинулась за бубном, ускоряясь вместе с ним, стремительно увеличивая темп и силу ударов. Уже через несколько секунд она неслась по земле легко и быстро, и казалось, что бьет она не по крашеной бычьей коже, натянутой на деревянный обруч, а что само солнце глухим переливающимся гудением отзывается на сильные удары ее рук.