Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын

голословные заявления о «неких противоречиях», но доказывать их несостоятельность, как писал в своей книге колчаковский следователь, «языком юридических фактов» – А.Г.).

Заявление безапелляционное, достаточно резкое в адрес «оппонентов», которые копаются в «белогвардейских» документах, объявляющее «абсурдным» всё, что не соответствует выводам Генеральной прокуратуры и позиции Правительственной комиссии, заявление, составленное языком не юридической аргументации, а декларативно-бюрократическим с явно нескрываемым оттенком ведомственного превосходства. Можно было бы полагать, что на последующих сорока страницах текста появятся веские доводы, основанные на фактическом материале, добытом в ходе проведения следствия, которые, поставив все точки над «i», убедительно разрешат все «существенные противоречия» или, во всяком случае, достаточно весомо ответят на критику той самой «значительной части оппонентов, стойко предубеждённой против екатеринбургских останков». Такового не произошло, и «противоречия» сняты не были, а потому на некоторые, и прежде всего на те, которые сохранились в советских источниках, стоит обратить внимание.

Наверное, самым уязвимым для прокурора-крими-налиста является всё, что связано с личностью Петра Захаровича Ермакова. Он всю свою жизнь, во всяком случае то, что известно, находился в «противоречии» с официальной точкой зрения. Соловьёв в своём «завершающем документе», в котором он дал краткие характеристики всем большевистским авторам, оставившим воспоминания о своём участии в расправе с Царской Семьёй, написал: «Воспоминания Ермакова П.З. отличаются от других стремлением автора подчеркнуть свою роль в организации расстрела и захоронения. Во всех своих воспоминаниях П.З. Ермаков указывает на то, что все трупы были сожжены. Ряд деталей его воспоминаний вызывают серьёзные сомнения». Какие детали имеются в виду прокурором-криминалистом, не уточняется. И уж тем более, никак Соловьёв не вменяет себе в обязанность собственное и весьма категоричное своё заявление подтверждать убедительным аргументом.

То, что многое из воспоминаний Ермакова вызывает недоверие, вполне справедливо, и с этим утверждением Соловьёва можно согласиться, но только в том случае, если признать, что все прочие «мемуаристы-коллеги» Петра Захаровича также чистоплотностью не отличались. Все лгали, всякий на свой манер, и, прежде всего, сам комендант дома Особого назначения. «Нет никаких оснований для того, – писал член Правительственной комиссии С.А. Беляев в статье «Доказательная ценность данных» [14] уже после завершения следствия в 1998 году, – чтобы документы, вышедшие из-под пера участников этого преступления, воспринимать и назвать раскаянием преступников, их исповедью, а ведь только в этом случае можно относиться к ним с полным доверием».

Соловьёв уличает Ермакова в претензии его на исключительность своей роли во всей истории, связанной с расстрелом Царской Семьи, имея в виду главным образом то, что тот приписывал убийство Николая II лично себе. Но разве он в этом был одинок? Другие участники расстрела также заявляли о своём приоритете. На роль «застрельщика» Государя, к примеру, претендовал Медведев-Кудрин. Фрагмент из его воспоминаний приводит Соловьёв. Момент финальный. Юровский уже произнёс расстрельный приговор. Боткин какой-то задаёт вопрос. «Юровский хочет ему что-то ответить, – пишет Медведев-Кудрин, – но я уже спускаю курок моего “браунинга” и всаживаю первую пулю в царя. Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая почти в упор» (то есть все трое одновременно. – А. Г.).

В общем можно даже предположить, что и не особенно они все лукавили. После слов Юровского (если он на самом деле произносил речь) каждый поторопился выстрелить первым и выстрелить в Царя, и каждому, может быть, искренне казалось, что именно его пуля была «роковой». И каждый впоследствии сдал свой пистолет как величайшую реликвию в музей «Революции». Тот же Медведев-Кудрин уже, когда выстрелы затихли, вспоминал: «Мы с Ермаковым щупаем пульс Николая – он весь изрешечён пулями, мёртв» (по Покровскому – убит одним выстрелом Юровского. – А.Г.).

В конечном счёте, кто из них главный убийца, значения особенного не имеет. Важно, как распределяет их роли старший прокурор-криминалист. Естественно, первенство Юровского признаётся без всякого сомнения: он зачитал приговор, он произвёл первый выстрел и этим выстрелом убил наповал Николая II. О претензиях Медведева-Кудрина на первенство в цареубийстве Соловьёв даже не вспоминает, а вот Ермакова в амбициях уязвляет. И не случайно. Ермакова нужно хулить по любому поводу. Таковую роль ему определил сам историк Покровский. «Записка» с того и начинается, что Ермаков вовремя не явился, опоздав на два часа. Причём Юровский очень взволнован этим обстоятельством. На встрече со старыми большевиками он сказал: «Время лишнего ожидания не могло уж не содействовать некоторой тревожности, ожидание вообще, а главное, ночи короткие». Но вот интересно, что этого тревожного момента вовсе не заметил Медведев, но не Кудрин, другой Медведев, Павел, который был арестован и давал очень подробные показания члену Екатеринбургского окружного суда Сергееву, называя всех лиц, участвовавших в расстреле, лукавя только о своей собственной причастности. Историк Олег Платонов написал: «Павел Спиридонович честно “раскололся”, заложив всех своих соратников». Он был одним из главных лиц в команде Юровского, заранее предупреждённый о том, что готовится ночная расправа. Наверное, он тоже не должен был пребывать в благодушном ожидании Ермакова и должен был «волноваться» вместе с Юровским. Однако в протоколе допроса с его слов записано: «Часов в 12 ночи Юровский разбудил Царскую Семью… Ещё прежде чем Юровский пошёл будить Царскую Семью, в дом Ипатьева приехали из Чрезвычайной комиссии два члена: один, как оказалось впоследствии, – Пётр Ермаков».

Не вспоминают об опоздании Ермакова «коллеги» Юровского, Медведев-Кудрин и Никулин, помощник коменданта, а в книге «Последние дни последнего Царя» автор её, П. Быков, писал: «Организация расстрела и уничтожение трупов расстрелянных поручена была одному надёжному революционеру, уже побывавшему в боях на дутовском фронте, рабочему В.-Исетского завода– Петру Захаровичу Ермакову». Сам Ермаков в своих воспоминаниях написал без всякого смущения: «Прибыл в 10 часов ровно в дом особого назначения, вскоре пришла моя машина малого типа, грузовая. В 11 было предложено заключённым Романовым спуститься в нижний этаж».

В сценарии историка Покровского Ермакову отведена роль лица неорганизованного и безответственного, на которого можно было списать всё, что угодно. Расстрел из-за него задержался на целых два часа (а может быть, нужно было сократить продолжительность самой экзекуции; известно по свидетельству всех «очевидцев», что она закончилась к трём часам ночи, и если Ермаков не опоздал, то утверждение Зарубежной комиссии о том, что «конец жизни Императорской Семьи был страшнее, мучительнее и ужаснее, нежели было доселе известно», наводит на грустные размышления). Место, найденное Ермаковым, оказалось непригодным для сокрытия тел, его же знакомый спугнул Юровского, который уже возле шахты вырыл яму под могильник, после чего пришлось покинуть урочище Четырёх Братьев и искать новое, более укромное местечко. А это ведь не просто – бросили копать и поехали дальше. Это меняло и усложняло всю ситуацию. Нужно было снова все