Сын негодяя - Сорж Шаландон

шеф SS спускал на обнаженных девушек кобелей в гоне. Он говорил очень громко и не умолкая.

– Эти холодные глаза, эти губы. Он понимает, что я говорю!

– Месье Блардоне! – перебил его председатель.

– Не беспокойтесь, он прекрасно понимает по-французски. Он допрашивал меня на французском. Смотрите, он закрыл глаза!

– Месье Блардоне!

Но свидетель не слушал. Еще немного, и он рванулся бы к боксу, но изо всех сил сдерживался, впившись в край трибуны, как потерпевший кораблекрушение в доску.

– Подсудимый, хотите что-нибудь сказать?

– Нет, господин председатель.

– Как? Никаких вопросов? – взорвался Блардоне. – Тогда я сам скажу вам кое-что: это эсэсовец, только теперь безоружный – у него нет ни автомата, ни кнута. Одна трусость.

– Присутствовал ли он 19 июня 1944 года во дворе тюрьмы Монлюк на перекличке перед депортацией? – глухо спросил судья.

– Да, – ответил свидетель.

– Я не буду говорить, – бросил Барби.

Тогда вскочил взбешенный адвокат потерпевших и стал упрекать Жака Вержеса за то, что тот молчит. В зале опять зааплодировали. Председатель снова призвал всех к спокойствию. И тут поднялся адвокат Клауса Барби.

– Я не потерплю, чтобы меня тут учили. И не позволяю вам толковать мое молчание. Позвольте, я сам его истолкую!

Реймонда Гюйон подошла к трибуне с большим трудом.

– Это тот самый человек, который грозил расстрелять моего мужа и родителей.

Сказав это, она повернулась спиной к суду и молча пошла к выходу.

Публика обомлела.

– Вернитесь, мадам, – мягко попросил председатель.

Реймонда неохотно остановилась на полпути.

– Пожалуйста, вернитесь.

Она пожала плечами, вернулась к трибуне и снова встала лицом к суду.

Никакого смысла в дебатах она не видела. И правильно делала.

– Хотите что-нибудь сказать? – обратился председатель к подсудимому.

– Nichts, Herr President.

И пожилая дама, прихрамывая, теперь уже окончательно покинула огромный зал заседаний. Клаус Барби второй раз подверг ее пытке.

Когда подсудимого вывели из зала, кое-кто из идиотов-журналистов радовался: наконец есть что-то интересненькое для репортажа. Одиннадцатиминутное присутствие нациста подарило им хоть какие-то диалоги. Они лихорадочно правили свои записи. На другой день многие не придут во Дворец правосудия. Уедут вечерним поездом и будут ждать, когда опять призовут подсудимого. Чудовищные свидетельства жертв им не так важны, как улыбка палача.

– Все и так знают, что в гестапо пытали, это не бог весть какая сенсация, – заметил какой-то щеголь-репортер, закрывая блокнот после исторического выступления Лизы Лезерв.

Однако эти псевдодебаты всё портили. Лучше было больше не демонстрировать Барби. Его присутствие превращало судебный процесс в цирковое представление. Жертвы лили слезы и что-то бессвязно бормотали, вместо того чтобы рассказывать, свидетельствовать. Взгляд нациста портил то, что мы должны были услышать из их уст. Эти люди решались заговорить только при пустом и немом боксе. Многие из них вплоть до сегодняшнего дня никому не рассказывали о своих муках, страданиях и подвигах. Их дети, родственники и друзья впервые слышали тут их истории. Они молчали все послевоенные годы. И не могли бы раскрыть свою боль и страх при человеке, который насмешливо улыбался. Барби не станет отвечать на обвинения в преступлениях. Он сказал это в первый день процесса и не отступит от своего решения. Так зачем таскать его на дебаты, чтобы он отравлял их своим презрением? Появление подсудимого ничего не прибавит к фактам, которые вменяют ему в вину. Не поможет установлению истины. Наоборот, оно отнимает последние силы у жертв. Заставляет их онеметь, оцепенеть. Превращает их свидетельства в невнятные жалобы. Присутствие Клауса Барби умаляло значительность процесса.

Отец был с этим не согласен. Он так и трепетал в присутствии Барби. Не от сочувствия и не от восхищения. Просто он словно читал страницу своей собственной истории, и это приводило его в волнение.

– Представляешь, я мог бы встретиться с Барби в Лионе!

Я представлял, ага. Бесцветные слова. В них ни гордости, ни стыда. Действительно, отец, французский дезертир в немецкой форме, вполне мог встретить этого эсэсовского офицера, когда тот отдыхал от пыток. И много лет спустя у отца захватывало дух от этой мысли.

– Когда ты был в Waffen-SS или в Сопротивлении?

Отец спускался по ступеням Дворца, и до него не сразу дошло. Он с самого моего детства нарассказал мне столько всего, что, верно, уж и сам не помнил, что говорил. Но, сойдя на тротуар, он посмотрел на меня и, помолчав, спросил:

– В каком Сопротивлении?

Потом засмеялся:

– У тебя все в голове перепуталось, да, дружок?

Да, вот именно. Все перепуталось.

19

Пусть теперь говорят другие. Не ты, врущий на каждом слове, не я, ищущий истину, а те, кто встречался с тобой и давал показания в полиции.

Лейтенанту Полю Рюгену было 33 года, когда в декабре 1943 года его выпустили из плена. Но вместо того чтобы благодарить Бога или Маркса за то, что остался жив, и возвращаться домой, он становится подпольщиком в родном Сольр-ле-Шато, а в июне сорок четвертого, спасаясь от преследования немцев, уходит в маки. Действует он отныне под именем Спада. Как-то в июле, часов в шесть вечера, патрулируя лес, он натыкается на будку с проводами высокого напряжения. И находит там молодого немецкого солдата, чуть живого от усталости, винтовка его висит на стене. Партизан берет врага на мушку, но тот не пытается обороняться, а послушно поднимает руки. Он француз. Говорит, что дезертировал из NSKK, нацистской транспортной службы, и хочет примкнуть к патриотам.

Рюген задерживает солдата вражеской армии, отбирает у него винтовку со штыком и ведет к своим. Там решают, что парень «говорит серьезно». Ему без лишних вопросов достают гражданскую одежду и решают принять в свои ряды. Первое время ему все же не слишком доверяют. «За ним приглядывают», но не находят «ничего подозрительного». Прозвище ему дают насмешливое – NSKK. И вскоре он участвует в четырех боевых вылазках против оккупантов.

6 сентября 1944 года ты в числе двадцати других партизан сидишь в засаде, чтобы отрезать путь полусотне отступающих немецких парашютистов. Вооружены они гораздо лучше, чем ваш отряд. Патриоты теряют пятерых, у бошей один убитый. Тебя задерживают во дворе у местных фермеров по фамилии Кольсон. Немецкие парашютисты ведут тебя в дом на допрос. И там ты объясняешь офицеру, что служишь в NSKK и тебя взяли в плен партизаны. Коммунисты и партизаны заставили тебя идти с ними, чтобы выдать тебя американцам.

Пока тебя допрашивали, в лесу поймали двоих ребят из твоего отряда. Один из них, Сильвен Леклерк, расскажет лилльским следователям, что перед тем, как его