Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я спал два часа, Гонзо!
– Ничего не хочу слышать! Известно ли тебе, что восьмидесятилетний человек в среднем тратит двадцать пять лет жизни на сон? Два года он жрет, сто двадцать дней писает и только сто пятнадцать смеется. Хватит терять время попусту, будем бегать и смеяться. Эй, да это Лоррен на холсте… Почему у нее желтая кожа и зеленые волосы?
– Ты темный язычник, Гонзо, и ничего не понимаешь в живописи.
– А ты в этой боевой раскраске напоминаешь апача.
– В точку.
– Так вперед, Сидящий Бык! Покажем бледнолицым, кто он такой, настоящий воин племени апачей!
– Сидящий Бык был вождем индейского племени хункпапа – это часть народа лакота из группы народов сиу.
– Неистовый Конь?
– И он тоже. Военный вождь племени оглала, оно входило в союз семи племен лакота.
– Джеронимо?
– «Тот, кто зевает»? Пойдет. Он был выдающимся вождем чирикауа-апачей и знахарем.
Они бежали, пока Лео не запросил пощады.
– Разве тебе не стало лучше? – спросил Гонзо, кружа рядом.
– Мерзавец! У меня случится сердечный приступ.
– Может, и так. Вот, попей. Так лучше? – встревожился Гонзо. – Прости, я слегка переусердствовал…
Лео поднял голову и посмотрел ему в глаза:
– Не ври, мы бежали вдвое медленнее обычного. Скажешь, в чем дело?
– Ну… сам знаешь…
– Мне твое слюнявое сострадание ни к чему, ясно?
– Прости, парень… – виноватым тоном произнес Гонзо.
Лео взял у него из рук фляжку. Они находились в Центральном парке, у водохранилища имени Жаклин Кеннеди Онассис, бегали вокруг, как Дастин Хоффман в фильме «Марафонец», по снегу, растоптанному любителями спорта в черное месиво.
Гонзо, стоявший спиной к Лео, спросил, потягиваясь:
– У тебя есть новости от той француженки?
– Она здесь. В Нью-Йорке, – выдержав паузу, ответил Лео.
– Ты ее видел?!
– Вчера вечером, в лофте…
Он коротко передал разговор с Лоррен, и лицо Гонзо потемнело. Он нахмурился.
– Не позволяй этой мерзости стать твоей второй тюрягой! – отчеканил он. – Нужно жить дальше, гринго. Позвони ей и склей разбитое.
Лео покачал головой, выражая сомнение, и Гонзо стало невыносимо грустно.
28
Страницы зашелестели,
И вот рассказ начинается.
Палома Фейт, «New York»[109]
Врач был молод, года на два-три старше Лео. На столе он держал фотографию очень красивой блондинки и девчушки смешанной крови. У нее были голубые глаза матери и темная кожа отца.
– И тем не менее я настаиваю, – сказал он. – Вам не придется подолгу лежать в больнице: будете приезжать утром, а в конце дня отправляться домой…
– Я уже все решил, доктор, – ответил Лео, и лицо врача приобрело угрюмое выражение.
– Вам совсем немного лет, у вас крепкий организм. Прошу, обдумайте все как следует еще раз. Это поможет…
– Выиграть несколько месяцев?
– Да, врать вам я не намерен.
Доктор нервно поигрывал ручкой с золотым пером, наверняка подаренной кем-то из пациентов. Лео читал, что, по данным Ассоциации американских медицинских факультетов, три четверти студентов-дипломников должны за обучение по двести тысяч долларов.
– Симптомы у меня отсутствуют, – сообщил Лео. – Я не страдаю от болей. Я в хорошей форме. Если бы в Райкерс у меня не болели ребра и позвоночник и не было тошноты, я бы не обследовался и не узнал диагноза.
– Вам известно название этой болезни? – спросил тубиб[110], откинувшись на спинку стула и глядя Лео в глаза.
– Конечно, доктор. Она зовется «бесшумным убийцей».
– Что ты тут делаешь, дядя?
– Пришел забрать тебя.
Лицо мальчика просияло.
– Зачем?
– Приспичило немедленно увидеть любимого племянника, – пояснил Лео, спрятав волнение за беззаботным тоном.
– Почему?
– А почему бы тебе не завязать с вопросами, начинающимися со слова «почему»?
Тим расхохотался:
– «Роза не знает слова „почему“, она цветет, потому что цветет».
– Откуда цитата?
– Из Ангелуса Силезиуса, немецкого христианского мистика, теолога, врача и барочного поэта семнадцатого века.
– Надеюсь, врачом он был таким же хорошим, – философски заметил Лео.
Они шли по Бруклину, где находилась специализированная школа Тима.
– Мой одиннадцатилетний племянник цитирует немецких поэтов семнадцатого века, – по-твоему, это нормально? – спросил Лео.
Тим хихикнул и вдруг заявил, резко сменив тему:
– Кажется, у меня сейчас начнется гипогликемический криз.
– Правда? – Лео улыбнулся, не выказав ни малейшей тревоги. – Будем считать чистейшим совпадением, что это случилось в ста метрах от кафе-мороженого Emack & Bolio’s…
Тим захохотал и пожал плечами:
– У меня нет ни диабета, ни непереносимости глюкозы.
– Поправь меня, если я ошибаюсь: разве мать не запретила тебе сладкое?
– А мы ей не скажем. В науке один раз не в счет. Нельзя сделать вывод о событии, случившемся один раз: это называется принципом воспроизводимости и повторяемости.
Они добрались до Монтегю-стрит, миновали элегантные частные каменные особняки в Бруклин-Хайтс с изящными лестничными перилами из кованого железа и высаженными вдоль тротуара деревьями. Отец Тима скоропостижно скончался от разрыва сердца на Шестой авеню (выйдя с работы, он замертво рухнул на тротуар), и Лео взял на себя многие его обязанности. Он вспомнил слова врача и почувствовал невыносимую печаль.
– У меня слюнки текут, – объявил Тим, любуясь витриной кафе. – Знаешь, откуда берется слюна?
– Нет, но ты мне, конечно же, объяснишь…
– Слюноотделение начинается при виде еды или даже от одной только мысли о…
– Ух ты, как интересно, теперь и у меня слюнки потекли, – перебил его Лео. – Ну что, заходим?
Кабинеты DB&S опустели, осталась только Лоррен. Было очень тихо, за окнами сверкал огнями ночной Манхэттен. Сколько раз за этот первый день она отвлекалась на панораму, превратившуюся сейчас в мерцающую феерию: монолиты из черного хрусталя переливались, штурмуя ночь, по улицам текли потоки машин с зажженными фарами, в тысячах офисных помещений не было людей, но свет там не погас…
Она посмотрела на часы.
22:00, без трех минут, 9 января.
Лоррен работала четырнадцать часов кряду, хотя знала, что в отличие от Франции дополнительные часы в Америке не только не компенсируются, но и считаются признаком неумелого планирования времени. Все, включая Сьюзен и Эда, покинули здание два часа назад, и ей пора было последовать их примеру. Лоррен понимала, что трудится до седьмого пота, пытаясь заглушить мысли о Лео. Она должна двигаться вперед, не оглядываясь, – эту грошовую философскую максиму обожают гуру всех мастей. Люди для них – те же скаковые лошади, выпущенные из стойл на поле.
Она выключила компьютер, взяла пальто и тут услышала, что открылись двери лифта. На этом этаже он обслуживал только сотрудников DB&S, так кто же это мог быть в такое
