Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер

в черные тайтсы, флуоресцирующие кроссовки и толстовку.

– Я спал два часа, Гонзо!

– Ничего не хочу слышать! Известно ли тебе, что восьмидесятилетний человек в среднем тратит двадцать пять лет жизни на сон? Два года он жрет, сто двадцать дней писает и только сто пятнадцать смеется. Хватит терять время попусту, будем бегать и смеяться. Эй, да это Лоррен на холсте… Почему у нее желтая кожа и зеленые волосы?

– Ты темный язычник, Гонзо, и ничего не понимаешь в живописи.

– А ты в этой боевой раскраске напоминаешь апача.

– В точку.

– Так вперед, Сидящий Бык! Покажем бледнолицым, кто он такой, настоящий воин племени апачей!

– Сидящий Бык был вождем индейского племени хункпапа – это часть народа лакота из группы народов сиу.

– Неистовый Конь?

– И он тоже. Военный вождь племени оглала, оно входило в союз семи племен лакота.

– Джеронимо?

– «Тот, кто зевает»? Пойдет. Он был выдающимся вождем чирикауа-апачей и знахарем.

Они бежали, пока Лео не запросил пощады.

– Разве тебе не стало лучше? – спросил Гонзо, кружа рядом.

– Мерзавец! У меня случится сердечный приступ.

– Может, и так. Вот, попей. Так лучше? – встревожился Гонзо. – Прости, я слегка переусердствовал…

Лео поднял голову и посмотрел ему в глаза:

– Не ври, мы бежали вдвое медленнее обычного. Скажешь, в чем дело?

– Ну… сам знаешь…

– Мне твое слюнявое сострадание ни к чему, ясно?

– Прости, парень… – виноватым тоном произнес Гонзо.

Лео взял у него из рук фляжку. Они находились в Центральном парке, у водохранилища имени Жаклин Кеннеди Онассис, бегали вокруг, как Дастин Хоффман в фильме «Марафонец», по снегу, растоптанному любителями спорта в черное месиво.

Гонзо, стоявший спиной к Лео, спросил, потягиваясь:

– У тебя есть новости от той француженки?

– Она здесь. В Нью-Йорке, – выдержав паузу, ответил Лео.

– Ты ее видел?!

– Вчера вечером, в лофте…

Он коротко передал разговор с Лоррен, и лицо Гонзо потемнело. Он нахмурился.

– Не позволяй этой мерзости стать твоей второй тюрягой! – отчеканил он. – Нужно жить дальше, гринго. Позвони ей и склей разбитое.

Лео покачал головой, выражая сомнение, и Гонзо стало невыносимо грустно.

28

Страницы зашелестели,

И вот рассказ начинается.

Палома Фейт, «New York»[109]

Врач был молод, года на два-три старше Лео. На столе он держал фотографию очень красивой блондинки и девчушки смешанной крови. У нее были голубые глаза матери и темная кожа отца.

– И тем не менее я настаиваю, – сказал он. – Вам не придется подолгу лежать в больнице: будете приезжать утром, а в конце дня отправляться домой…

– Я уже все решил, доктор, – ответил Лео, и лицо врача приобрело угрюмое выражение.

– Вам совсем немного лет, у вас крепкий организм. Прошу, обдумайте все как следует еще раз. Это поможет…

– Выиграть несколько месяцев?

– Да, врать вам я не намерен.

Доктор нервно поигрывал ручкой с золотым пером, наверняка подаренной кем-то из пациентов. Лео читал, что, по данным Ассоциации американских медицинских факультетов, три четверти студентов-дипломников должны за обучение по двести тысяч долларов.

– Симптомы у меня отсутствуют, – сообщил Лео. – Я не страдаю от болей. Я в хорошей форме. Если бы в Райкерс у меня не болели ребра и позвоночник и не было тошноты, я бы не обследовался и не узнал диагноза.

– Вам известно название этой болезни? – спросил тубиб[110], откинувшись на спинку стула и глядя Лео в глаза.

– Конечно, доктор. Она зовется «бесшумным убийцей».

– Что ты тут делаешь, дядя?

– Пришел забрать тебя.

Лицо мальчика просияло.

– Зачем?

– Приспичило немедленно увидеть любимого племянника, – пояснил Лео, спрятав волнение за беззаботным тоном.

– Почему?

– А почему бы тебе не завязать с вопросами, начинающимися со слова «почему»?

Тим расхохотался:

– «Роза не знает слова „почему“, она цветет, потому что цветет».

– Откуда цитата?

– Из Ангелуса Силезиуса, немецкого христианского мистика, теолога, врача и барочного поэта семнадцатого века.

– Надеюсь, врачом он был таким же хорошим, – философски заметил Лео.

Они шли по Бруклину, где находилась специализированная школа Тима.

– Мой одиннадцатилетний племянник цитирует немецких поэтов семнадцатого века, – по-твоему, это нормально? – спросил Лео.

Тим хихикнул и вдруг заявил, резко сменив тему:

– Кажется, у меня сейчас начнется гипогликемический криз.

– Правда? – Лео улыбнулся, не выказав ни малейшей тревоги. – Будем считать чистейшим совпадением, что это случилось в ста метрах от кафе-мороженого Emack & Bolio’s…

Тим захохотал и пожал плечами:

– У меня нет ни диабета, ни непереносимости глюкозы.

– Поправь меня, если я ошибаюсь: разве мать не запретила тебе сладкое?

– А мы ей не скажем. В науке один раз не в счет. Нельзя сделать вывод о событии, случившемся один раз: это называется принципом воспроизводимости и повторяемости.

Они добрались до Монтегю-стрит, миновали элегантные частные каменные особняки в Бруклин-Хайтс с изящными лестничными перилами из кованого железа и высаженными вдоль тротуара деревьями. Отец Тима скоропостижно скончался от разрыва сердца на Шестой авеню (выйдя с работы, он замертво рухнул на тротуар), и Лео взял на себя многие его обязанности. Он вспомнил слова врача и почувствовал невыносимую печаль.

– У меня слюнки текут, – объявил Тим, любуясь витриной кафе. – Знаешь, откуда берется слюна?

– Нет, но ты мне, конечно же, объяснишь…

– Слюноотделение начинается при виде еды или даже от одной только мысли о…

– Ух ты, как интересно, теперь и у меня слюнки потекли, – перебил его Лео. – Ну что, заходим?

Кабинеты DB&S опустели, осталась только Лоррен. Было очень тихо, за окнами сверкал огнями ночной Манхэттен. Сколько раз за этот первый день она отвлекалась на панораму, превратившуюся сейчас в мерцающую феерию: монолиты из черного хрусталя переливались, штурмуя ночь, по улицам текли потоки машин с зажженными фарами, в тысячах офисных помещений не было людей, но свет там не погас…

Она посмотрела на часы.

22:00, без трех минут, 9 января.

Лоррен работала четырнадцать часов кряду, хотя знала, что в отличие от Франции дополнительные часы в Америке не только не компенсируются, но и считаются признаком неумелого планирования времени. Все, включая Сьюзен и Эда, покинули здание два часа назад, и ей пора было последовать их примеру. Лоррен понимала, что трудится до седьмого пота, пытаясь заглушить мысли о Лео. Она должна двигаться вперед, не оглядываясь, – эту грошовую философскую максиму обожают гуру всех мастей. Люди для них – те же скаковые лошади, выпущенные из стойл на поле.

Она выключила компьютер, взяла пальто и тут услышала, что открылись двери лифта. На этом этаже он обслуживал только сотрудников DB&S, так кто же это мог быть в такое