Полночь! Нью-Йорк - Марк Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Об актере? – удивилась Лоррен.
Финк кивнул и ухмыльнулся:
– Коллеги из Департамента полиции Нью-Йорка получили изображение одного воришки, промышлявшего в супермаркетах. Разрешение было ужасное, и проверка ничего не дала, но один из сыщиков заметил, что преступник здорово похож на артиста Харрельсона. Знаете, что они сделали? Завели в машину фото настоящего Вуди, и она отыскала нужное лицо в полицейской картотеке! Жалко только, что обо всем прознали журналисты, – это было незаконно…
Финк уставился на Лоррен:
– Нам не хватает конкретики, так что защиту я вам обеспечить пока не могу, поэтому советую не оставаться одной. Судя по наглости вашего преследователя, он настроен решительно, иначе не поперся бы в здание и не переоделся санитаром из Маунт-Синай. Рядом с вами все время должен находиться крепкий мужик.
Он указал на Лео.
– Я считал себя «участником аферы», – усмехнулся художник. – Вы мне наконец-то поверили? А вдруг мы с этим типом сообщники?
Лоррен нахмурилась, удивившись последней фразе; Финк смутился и буркнул:
– Проехали, Ван Меегерен. Каждый может ошибиться.
– Кто сказал, что вы были не правы в первый раз, а, инспектор?
– Мизинчик подсказал. Ему и большому на правой руке я доверяю больше всего. Кстати, что случилось с вашим? – Финк кивнул на забинтованный указательный палец Лео.
– Прищемил дверью.
Они сели в такси, и Лео назвал адрес украинского ресторана «Веселка» в Ист-Виллидж, работавшего всю ночь. Они молчали, каждый закрылся от другого, между ними словно бы возникла невидимая перегородка.
– Переночуешь в лофте, – мягко, едва слышно сказал Лео. – Во всяком случае, сегодня. Дальше будет видно.
Она повернула голову, посмотрела на него, Лео взял ее за руку:
– Я должен кое-что тебе рассказать, но давай сначала поедим.
«Иначе ты потеряешь аппетит…» – подумал он.
30
Я почти мертв и похоронен.
Ричард Эшкрофт, «New York»[114]
Серые глаза смотрят на нее не отрываясь, взгляд проникает в душу, тревожа и пугая. Он заказал пироги, сметану и свекольный салат с хреном, она едва прикоснулась к своей вегетарианской тарелке. Зал «Веселки» на три четверти пуст.
– Я недавно вышел из тюрьмы, – начинает он.
Она решает, что ослышалась.
– Провел три года в Райкерс.
Не ослышалась.
Он молчит. Ждет вопросов.
– За что тебя посадили? – спрашивает она, боясь услышать: за изнасилование, за убийство, за торговлю наркотиками.
– Я подделывал картины. Писал Гогенов, Ван Гогов, Сислеев, Ренуаров, Писсарро, Модильяни…
Он издевается?
– Наработал за годы на миллионы долларов. А однажды спалился. Конец истории.
– Когда ты вышел?
– Центральный парк и аукцион случились на мой второй день на свободе.
Она не верит своим ушам.
– Финк поэтому заподозрил тебя в соучастии?
Он кивает:
– А еще потому, что видок у меня был тот еще, помнишь? Один из обманутых клиентов захотел получить свои деньги назад, наказать меня и прислал… не адвокатов.
Следующий вопрос готов сорваться с языка Лоррен, она поднимает голову, смотрит ему в глаза и спрашивает:
– Ты намерен продолжать?
– Писать подделки? Нет… С фальшаками покончено… Я остепенился, Лоррен.
– На самом деле?
Он кивает, не отводя взгляда:
– Да. На самом деле.
Почему ей хочется верить? Какое ей дело до проблем этого человека? Они ведь… не вместе.
– Как случилось, что ты стал этим заниматься?
– Встретил плохого человека, он и подтянул меня в этот бизнес.
Он имеет в виду Маккену. От ирландца нет новостей, и Лео не знает, решил он проблему Ройса Партриджа III или нет.
– Есть кое-что еще, – добавляет он мрачным тоном.
По спине Лоррен пробегает дрожь: глаза Лео потемнели, взгляд стал тяжелым.
– Хочу объяснить, почему в тот день не приехал в аэропорт, – говорит он. – Мне важно, чтобы ты поняла. Ты не обрадуешься… Я вернулся домой из отеля, проверил почтовый ящик и нашел в нем конверт с тюремным логотипом…
Через пять минут она отворачивается к окну, выходящему на Девятую улицу, и смотрит на кружащиеся в воздухе снежинки, чтобы Лео не заметил слез у нее на глазах. Лоррен чувствует вселенскую печаль и не может не плакать.
– Симптомы рака поджелудочной часто проявляются поздно, – продолжает Лео с обезоруживающим спокойствием, – когда болезнь успевает поразить другие органы…
Лоррен не хватает воздуха, она вот-вот задохнется.
– Всего десяти процентам счастливчиков диагноз ставят на ранней стадии, когда можно удалить опухоль, – безжалостно продолжает Лео. – Хирургический метод – единственный по-настоящему эффективный – дает один шанс из трех на выздоровление.
Ей хочется заткнуть уши, улететь в другую вселенную… Она смотрит в тарелку.
– У меня, к несчастью, четвертая стадия…
Замолчи. Замолчи же ты наконец! Не хочу больше слушать…
– Сколько у тебя времени? – севшим голосом спрашивает она.
– Девять месяцев, год… Может, чуть больше… Помнишь актера из «Грязных танцев»? Он прожил двадцать месяцев[115]. Если захочу побить рекорд, придется согласиться на химиотерапию… Облучение при метастазах назначают, только если есть боли в костях.
Лоррен дрожит, по ее лицу текут слезы.
– Ну вот, теперь ты все знаешь. Прости за аэропорт. Нужно было тебя предупредить. Прости. И за прошлую ночь тоже прости. Я не хотел, чтобы ты страдала из-за меня. Думал, будет лучше, если ты уйдешь, даже обиженная, но по собственной воле.
Черт, черт, черт.
Сердце Лоррен разбито на тысячу осколков, она трясется, задыхается (хотя дрожать следовало бы ему), произносит сквозь слезы, глядя Лео в глаза:
– Теперь это не имеет никакого значения.
Часть третья
Поцелуй II (Рой Лихтенштейн, масло и магна)[116]
31
Завтрак в Нью-Йорке,
И я знаю, что мы мечтаем.
Oppenheimer, «Breakfast in NYC»[117]
Она повернулась к нему и сказала:
– Потрясающе…
Взволнованная, почти оглушенная, она смотрела на свое лицо на портрете, возвеличенное талантом и кистью Лео. Красками, которые он выбрал. Зеленой, желтой, красной. Изначальными цветами – агрессивными, яркими. Она вспомнила фразу Матисса: «Фовизм, таким образом, был для меня испытанием средств. Поместить рядом синий, красный, зеленый, соединить их экспрессивно и структурно. Это было результатом не столько обдуманного намерения, сколько природной внутренней потребностью художника». Результат вышел мастерский.
Лео написал ее. С тех пор как они встретились, она стала единственным интересующим его сюжетом.
У Лоррен перехватило дыхание.
– Давай постелемся, – произнес Лео у
