Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов

то есть до смерти Михалка Юрьевича, а во-вторых, о том, что Всеволод вместе с братом участвовал в казни злодеев. А это в той или иной степени подтверждает обе содержащиеся в поздних источниках версии — о мести за Андрея и Михалка, и Всеволода. «Месть», конечно же, была одна, но вот приложили к ней руку, судя по всему, оба брата. Что естественно — они и в других случаях действовали сообща.

Двадцать казнённых злодеев — цифра большая для того времени. К тому же люди эти, по всей вероятности, пользовались немалым авторитетом в княжестве. Так разом, в один момент, оказался разгромлен центр возможной оппозиции княжеской власти. И если для самого Михалка Юрьевича это уже не имело значения — дни его были сочтены, то для его преемника на владимирском столе имело, и очень большое.

И снова война. Триумф

Князь Михалко Юрьевич умер в ночь с 19 на 20 июня 1176 года45. Случилось это в Городце на Волге (или Радилове Городце, как по-другому называли этот город) — довольно далеко от Владимира, на крайнем восточном рубеже Владимиро-Суздальской земли. Какие заботы занесли туда смертельно больного князя, летопись не объясняет (уж не готовил ли он поход на волжских болгар, как иногда полагают?). Но именно там, в Городце, с ним случился очередной удар, оправиться от которого князю уже было не суждено. Тело его спешно привезли во Владимир и похоронили во владимирском Успенском соборе — там же, где был похоронен его старший брат Андрей. «Благоверным и христолюбивым» назвал князя автор летописной записи о его кончине — именно так воспринимали умершего современники, в том числе, конечно же, и Всеволод[12].

Теперь Всеволод оставался единственным из сыновей Юрия Долгорукого, старшим в своём роду — не по возрасту, но по династическому счёту. А значит, единственным законным наследником отца и братьев — во всяком случае, сам он был в этом твёрдо уверен. Договорённость с Михалком на этот счёт у них, несомненно, существовала, да и во Владимире его видели единственно возможным преемником умершего брата. Вспоминали при этом и о давнем крестном целовании Юрию Долгорукому на его меньших детях. Но более всего владимирских «мужей» страшила перспектива восстановления власти Ростиславичей. Вновь перед ними замаячила угроза превращения Владимира в «пригород» Ростова и Суздаля, а потому владимирцы действовали быстро, без раздумий. Всеволод, судя по указанию ряда летописей, к моменту смерти брата находился в Переяславле47, откуда и поспешил во Владимир. «Владимирцы же, помянув Бога и крестное целование великому князю Юрию, вышли пред Золотые ворота и целовали крест Всеволоду князю, брату Михалкову, и на детях его, |и] посадили его на отчем и деднем столе во Владимире»48.

(В этой летописной записи более всего обращают на себя внимание слова о детях Всеволода. Известно, что первыми у них с Марией рождались девочки; старший же из сыновей, Константин, появился на свет лишь в 1185 году. Представительницы женской части княжеского семейства, естественно, не могли приниматься в расчёт, когда речь шла о наследовании власти. Так что же, получается — если исключить возможность рождения у Всеволода неких не известных по летописи старших сыновей, которые очень рано, ещё в младенчестве, умирали, — что владимирские «мужи» имели в виду тех сыновей князя, которые только должны были родиться в будущем? Неужели, не желая даже помыслить о переходе княжения в руки Ростиславичей, они давали, так сказать, «крестное целование вперёд», обещая хранить верность Всеволодову потомству, буде такое появится?49 Или интересующие нас слова представляют собой добавление летописца, сделанное уже после того, как у Всеволода Юрьевича появились сыновья? Но оснований считать так у нас нет: слова эти присутствуют во всех списках Лаврентьевской летописи. Думаю, однако, что ни то ни другое предположение здесь не требуется и искомое «...и на детях его» относится не к Всеволоду, а к его отцу Юрию Долгорукому, но лишь поставлено не на место: «Владимирцы же, помянув... крестное целование великому князю Юрию... и на детях его...».

Между тем у Михалка Юрьевича сын как раз имелся — некий Борис, наверное, совсем ещё ребёнок. Единственное упоминание о нём присутствует в поздних западнорусских летописях — так называемых Никифоровской и Супрасльской (обе XV века), в которых читается (в первой фрагментарно, во второй полностью) «Сказание о верных святых князьях русских» — внелетописный памятник, имеющий, вероятно, ростовское или владимирское происхождение. В тексте князь назван, во-первых, по отчеству — Борисом Михалковичем, а во-вторых, — сыном «брата Андреева [и] Всеволожа», что снимает сомнения в том, о ком идёт речь50. Правда, упоминание о нём связано сразу с двумя несообразностями, ибо Борис Михалкович представлен устроителем церкви в Кидекше, под Суздалем, и основателем самой Кидекши и Радилова Городца на Волге («...и съсыпа город Кидекшу, той же Городець на Волзе») — а это, конечно же, неверно, ибо первый из названных городов был основан Юрием Долгоруким около 1152 года, а второй — скорее всего, Андреем Боголюбским ранее 1172 года. Но, может быть, оба эти города (или только второй, Городец на Волге?)[13] юный Борис Михалкович как раз и получил во владение при жизни отца? А если так, то не объясняет ли это поездку его отца из Владимира в Радилов на Волге накануне смерти? Не устроением ли дел сына пытался заниматься там смертельно больной князь? Правда, усилия его в любом случае оказались тщетными. Имени князя Бориса Михалковича в летописях мы не встретим, а это значит, что места в княжеской иерархии при Всеволоде Юрьевиче для него не найдётся — точно так же, как и для другого Всеволодова племянника, сына Андрея Боголюбского Юрия, который вынужден будет вообще покинуть Русь.

Но пока что Всеволоду пришлось в очередной раз столкнуться с притязаниями на власть других своих племянников — Ростиславичей, которых немедленно поддержали ростовские бояре. Ещё только получив известие о болезни — даже не о смерти! — Михалка Юрьевича, они отправили посольство в Новгород — к князю Мстиславу Ростиславичу, старшему из братьев:

— Пойди, княже, к нам! Михалка Бог поял на Волге на Городце. А мы хотим тебя, а иного не хотим!

«На живого князя Михалка повели его», — с негодованием замечает летописец. Смерть князя казалась неизбежной, будущее страшило, и в окружении князя нашлись люди, немедленно известившие обо всём ростовских бояр.

«Иного не хотим!» — эти слова в данном случае относились к Всеволоду, уже поддержанному владимирцами. Так в Суздальской