Наш Современник, 2005 № 02 - Журнал «Наш современник»

Роман «Некуда» Лесков до конца дней считал «честнейшим делом» своей жизни. Со свойственной ему зоркостью всматривался он в жизнь российских столиц и провинциальной «глубинки» и обнаруживал признаки застоя, разложения в дворянском, аристократическом быту, шумливый радикализм в некоторых светских либеральных кружках и кружочках, проникнутых прозападническими настроениями, далёких от всего народного, заигрывающих с нигилистами. Таков в «Некуда» и кружок графини Е. Салиас де Турнемир, ставшей прообразом лесковской «углекислой феи Чистых Прудов», о которой сказано: «Рассуждала она решительно обо всём, о чём вы хотите, но более всего любила говорить о том, какое значение могут иметь просвещённое содействие или просвещённая оппозиция просвещённых людей, „стоящих на челе общественной лестницы“».

Меткое, проницательное слово Лескова, идущего против «передовых течений», пришлось не по вкусу не только нигилистам, но и либеральным циникам. Причины успеха «экспериментов» в среде «просвещённого» слоя Лесков видел в отсутствии истинного просвещения, основанного на христианских идеалах, в податливости на разные западные «веяния» и «новизны», утопические теории. Он упрекал этих «теоретиков» в отрыве от народной почвы, в упованиях на всепоглощающую силу материального прогресса. Первым показал он всю опасность подмены духовности материальным, которая в будущем может привести к человеконенавистничеству.

Предсказания Лескова (а вслед за ним — Достоевского) на удивление быстро стали сбываться. После провала «хождения в народ» народовольцы как самая крупная и радикальная часть нигилистов организовали убийство Александра II. Крестьянство, другие слои общества не поддавались пропаганде заговорщиков. Но трудно оценить весь ущерб, который нанесло государству убийство императора России…

«Кто до сих пор понял весь вред нигилизма, игравшего в руку злодеям, имевшим подлые расчёты пугать царя Александра II — мешать добрым и умным людям его времени?» — задавал горький вопрос на закате жизни писатель*. С полным моральным правом писатель говорил: «Один я тянул против того, что было мерзко в нигилизме… „Некуда“ как раз вовремя появилось, когда нужно было ему появиться… Я писал, что нигилисты будут и шпионами и ренегатами… Что же, разве это не оправдалось?» Предвидел Лесков и «свободу голодного рабства» (говоря словами героя из «Некуда» Райнера) — «номинальную свободу протестовать против голода и умирать без хлеба». Читая роман, снова и снова поражаешься прозорливости Лескова. Он умел предвидеть будущее Родины — через глубинное чувствование России своей эпохи.

Как обеляют нигилистов

В конце 1980-х и в 1990-е годы интерес к творчеству Лескова оживился, однако интерес этот порой носил странный привкус. В те годы, о чем я писала в нашем журнале, в «демократическом» котле вываривалась идея разгосударствления (ныне коснувшаяся уже и единой системы образования, и науки), перевода страны на новые, «цивилизованные» рельсы. Так, Г. Померанц хорошо потрудился, чтобы вбить, как гвоздь в голову, тем, кто читает его философическое чтиво, что корень зла — в национальной основе русского характера. Почти одну русскую «дурь» увидел у Лескова ещё один лескововед, приписывавший писателю чуть ли не отсутствие национального лица: в романах его якобы «нет ощущения русскости», «иностранности много» (Л. Аннинский). Всё это не только не правдоподобно, но можно вполне считать карикатурой на великого писателя. Критики сии будто подготавливали общественное мнение к «переинтерпретации» творчества Лескова под видом его «актуализации».

Недаром Лесков, умевший смотреть «в долготу дней», показавший весь вред нигилизма, повторял, что будущие историки станут вновь и вновь обращаться к его роману. Но есть сегодня, повторим, такие лица, которые обращаются к нему со специфической целью.

Так, Е. Лямпорт в «Независимой газете» (1995, 25 окт.), отталкиваясь от моей статьи о Лескове, иронизирует: «Главной доблестью Лескова автор (Т. Окулова-Микешина) считает борьбу с нигилизмом», а это значит — автор «выпал из актуалий». Сам Лямпорт (ныне, говорят, уже житель США) настойчиво обеляет нигилизм, как это делали «прогрессивные» вульгарно-классовые социологи-нигилисты. Диву даёшься, когда читаешь подобные откровения: «Русский нигилизм никогда не был нигилизмом в истинном смысле этого слова. Нигилистами в России называли позитивистов, что же до позитивизма, то он, к нашим дням победив окончательно, уморил и своих противников, и сторонников. Как умерли противники — неизвестно. А сторонники — от тоски. Занятие всякими анатомиями и панатомиями — не самое жизнеутверждающее дело. Доблесть Лескова, проявленная в борьбе с Базаровыми, сегодня не важна».

Прогрессист этот, как и нынешние его единомышленники, пишет так, как будто на русской исторической почве в качестве нигилиста выступал один литературный герой Базаров с его экспериментами на лягушках и не было реальных нигилистов вроде Каляева, Засулич, Гриневицкого (с роковой бомбой, оборвавшей жизнь государя). Как видим, автор не говорит ничего, что такое нигилизм «в истинном смысле слова», не желает взглянуть правде в глаза и нарисовать истинный портрет нигилизма с его терроризмом, аморализмом, «чуждательством от русского мира», пресмыкательством перед Западом… Он в упор «не видит» того, что было написано о нигилизме Лесковым, Достоевским или, к примеру, критиком Страховым, развенчавшими сам тип нигилиста-отрицателя — дабы он не был «возведен в апофеозу» (М. Катков).

Как и Лесков, Страхов считал нигилизм «плодом нашего европейничанья» (возникшим явно «под влиянием Запада»), видя истинную «подкладку» распространения его в «податливости» «просвещённой» публики на авторитеты иностранные. Подходя к явлению с позиций верующего человека, религиозного мыслителя, Страхов не принимал нигилизм прежде всего потому, что он антирелигиозен. Нигилизм, писал он, есть «неверие, сомнение, скептицизм… отсутствие живых верований, прочных основ для мысли», «всяких сложившихся форм жизни». Вот как точно формулирует он суть нигилистического мировоззрения: «Нигилизм есть движение, которое в сущности ничем не удовлетворяется, кроме полного разрушения. Нигилизм это не простой грех, не простое злодейство; это и не политическое преступление, не так называемое революционное пламя. Поднимитесь… ещё на одну ступень выше, на самую крайнюю ступень противлений законам души и совести; нигилизм, это — грех трансцендентальный, это — грех нечеловеческой гордости, обуявшей в наши дни умы людей, это — чудовищное извращение души, при котором злодеяние является добродетелью, кровопролитие — благодеянием, разрушение — лучшим залогом жизни. Человек вообразил, что он полный владыка своей судьбы, что ему нужно поправить всемирную историю, что следует преобразовать душу человеческую. Безумие… под видом доблести даёт простор всем страстям человека, позволяет ему быть зверем и считать себя святым».

Для Страхова христианский идеал — абсолютная и непреходящая ценность. Любые попытки нигилистов сотворить «собственный» идеал жизни ущербны, ибо выбрасывают человека из потока истории… Величайший грех нигилизма — в отречении от религии. Корень духовной жизни человека — в сердце, а не в уме, пишет русский критик. В нигилизме же — «бессердечие, отсутствие истинного чувства добра, нравственная слепота. Это не живое тёплое страдающее сердце, а напротив, — отвлечённая жестокость, холодный головной порыв». Лескову, писавшему о «бездушных идолах» нигилизма, была близка и мысль Страхова, что нигилизм есть не что иное, как «крайнее западничество — западничество, последовательно развившееся и дошедшее до конца».

В этом русским людям придётся ещё не раз убеждаться, и не только, увы, в XIX столетии… Русские мыслители предчувствовали, что народу предстоит в будущем немало искушений и соблазна, ибо он вступит в эпоху, когда будут рушиться вековые общественные, нравственные устои, что с цивилизацией уже и народу, подобно интеллигенции, придётся пройти «фазис разврата и лжи» (Достоевский). Сумеет ли народ выйти из этого испытания жизнедеятельным, способным на историческую жизнь? Русским писателям хотелось верить, что народ отстоит свой нравственный облик. Так же, как Лесков, начавший свой творческий путь с публикаций, посвящённых распространению Евангелия в широких народных слоях, призывал по сути к тому же другой великий борец с нигилизмом — Фёдор Достоевский. В одном из писем он касается тех же проблем: «Ваш ребенок 8 лет: знакомьте его с Евангелием, учите его веровать в Бога строго по закону (…) иначе не будет хорошего человека, а выйдет в самом лучшем случае страдалец, а в дурном так и равнодушный жирный человек, да и ещё того хуже…». Роль воспитания огромна, ибо «без связующей, общей, нравственной и гражданской идеи нельзя взрастить поколение и пустить его в жизнь…».