Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

сказал студентке, что демократия вовсе не идеальный строй и бороться за демократию столь же нелепо, как бороться за инструмент, которым строят дом, — тогда как надо бы заботиться о самом доме, а чем его строить — безразлично. «Считаете, на митинги ходить не надо? — Считаю, надо в библиотеки ходить. — А бороться не надо? — С чем бороться? — Чтобы советская власть не вернулась. Неужели вы за советскую власть, Марк Кириллович? — Что вы, Мария, я вообще не за власть. В том числе не за власть демократии». На окраине, где Мария жила в тесной двухкомнатной квартире с матерью и семьей брата, было вовсе не до лозунгов, и о демократии жители блочных домов думали не всякий день. Жизнь на окраинах значительно проще, нежели на бурных баррикадах центра, и менее оживленна, чем в ресторанах Садового кольца. В двухкомнатной квартире прикидывали, сколько денег осталось до конца месяца, радовались еде, радовались хорошим книгам, радовались друзьям, и Мария радовалась разговорам в кафе с берлинским профессором. Преподавателей своего университета Мария вовсе не перестала уважать оттого, что встретила европейскую знаменитость; сказала однажды Рихтеру, что думать ее научил Степан Тимофеевич Кочнев, кандидат исторических наук — некий ученый, о существовании которого Рихтер, а вместе с ним и весь академический мир Европы даже не догадывался. Рихтер оскорбился было: наличие безвестного Кочнева, не издавшего ни единой книги, а занимавшего наряду с ним, великим Рихтером, мысли студентки — его уязвило. Но он поглядел в тихие глаза и согласился, что, скорее всего, Кочнев знаток истории. И так встречались они два раза в неделю, а когда Рихтер улетал в Берлин, он звонил Марии и спрашивал, что она читает. Потом он возвращался в свой, когда-то родной ему город и они опять пили кофе, и глаза Марии смотрели на Рихтера так же ровно и покойно.

Чтобы добраться до центра города, ей надо было ехать с окраины, сначала двадцать минут на автобусе до станции метро, потом с двумя пересадками на метро до центра — а профессор жил неподалеку от кафе на Тверской, ему только и требовалось, что пересечь улицу.

Впрочем, Рихтер считал, что в данном случае неравенство оправдано: он значительный ученый, его время дорого. И когда тонкая, тощая девушка входила в кафе, берлинский эмигрант вовсе не испытывал неловкости оттого, что ради этой встречи ей пришлось ехать с другого конца города. Все же он будет ей рассказывать о Средних веках, объяснять, как устроена история, и значит, оно того стоит. А потом он смотрел в глаза тощей девушки и думал: она будет моей женой.

Когда он ее поцеловал — случилось это на зимней улице: они вышли из кафе и пошли в разные стороны, но он догнал и поцеловал, — Мария ответила на поцелуй спокойно и не сказала ни «люблю», ни «дорогой», ничего, что принято говорить в таких случаях. Он целовал тощую девушку, а она позволяла себя целовать, и только. Сугробы в тот год не убирали, и Рихтер целовал девушку, стоя по колено в снегу. Они еще целый месяц пили чай и кофе на углу бульвара, и целовались редко и никогда не говорили про любовь, а когда он позвал Марию к себе домой, то девушку проводила до его квартиры мать девушки Марии. Об этом Рихтер узнал утром, когда догадался спросить, как Мария нашла его дом в темноте.

— Мы приехали с мамой, — сказала Мария, — мама раньше жила в этом районе. Мама проводила. Я должна была сказать, где буду ночью. Я еще никогда не ночевала не дома.

— Тебя привезла сюда мама?

— Да. Она ведь должна знать, где я ночую.

— И что тебе мама сказала?

— Она спросила, уверена ли я, что не помешаю взрослому человеку.

Рихтер ждал, что теперь его будут принуждать знакомиться с мамой, он обязан будет встретиться с обиженной женщиной с окраины, а кто ж не знает психологии бедных москвичей. Речь пойдет о совращении и женитьбе, это будет долгий надрывный разговор; но Мария не звала знакомиться с мамой и никогда не говорила с ним о браке. Маме она всегда звонила вечером, ложась с ним в постель, и ровным голосом сообщала, что с ней все в порядке, она ложится спать и позвонит утром, и делала так Мария потому, что никогда не врала и всегда всем говорила все как есть. То, что Мария говорила маме, что ложится спать, особенно потрясало Рихтера. Мария раздевалась и ложилась в постель к мужчине, но, видимо, важнее было то, что они вместе спят под одним одеялом, а все те движения, которые совершаются до того, как уснуть, были важны в меньшей степени. Мужчин до Рихтера тощая девушка не знала, и все те пленительные детали бытия, что занимают умы молодых барышень, как то: нервное курение сигарет у телефона, переживания измен избранника и собственных, выбор между двумя ухажерами, примерка наряда перед свиданием — ее не занимали вовсе.

Приходила она всегда вовремя, если он просил прийти в девять часов вечера, то ровно в девять звякал дверной звонок; когда на улице шел снег или дождь, тощая девушка снимала перед входной дверью пальто и стряхивала с него воду. Утром она пила крепкий чай, а Рихтер пил кофе и провожал Марию в аспирантуру. По дороге он рассказывал о Средних веках, и она внимательно слушала, а берлинский эмигрант забывал, что говорит с молодой любовницей, с которой провел ночь. Так продолжалось до конца его контракта с Московским университетом, а потом Рихтер снова уехал в Европу, в свободную Европу — прочь из бандитской Москвы, и он прилетал на выходные из Берлина, и они снова спали на его узкой кровати, и никогда не говорили о браке, и, перед тем как лечь с ним в кровать, Мария звонила маме, чтобы та не беспокоилась. Потом он стал приглашать Марию к себе в Берлин, и никогда, ни одного слова не было ей сказано о браке и о том, что Рихтер ее совратил.

Нарядов у Марии не было вовсе, из красивых вещей имелось розовое платье, купленное мамой по случаю выпускного вечера в школе. Розовый цвет показался берлинскому ученому мещанским, и Рихтер сказал об этом тощей девушке. Та ничего не ответила, а когда на другой день Рихтеру стало неловко за вчерашний снобизм, и он попросил снова надеть розовое платье, Мария ответила, что платья уже нет. Утром она выбросила платье в мусорный бак у входной двери. В тот день Рихтер просил прощения — в первый раз за время их отношений, но она сказала только: «Когда-нибудь ты и меня выбросишь. Когда надоем». И