NFT: Невероятно Фальшивый Тип - Эдуард Сероусов

– Что с Савицким? – спросил я. – Ты нашел какие-нибудь связи между ним и Фоминым?

– Ничего прямого, – Дима вздохнул. – Но это не исключает возможности. Савицкий достаточно умен, чтобы не оставлять очевидных следов, если он действительно стоит за этим.

Наш разговор прервал звонок от Глеба:

– Марк, ты видел новое заявление Фомина? – его голос звучал напряженно.

– Нет, – я напрягся. – Что там?

– Он утверждает, что получил предложение от анонимного коллекционера организовать выставку своих работ – тех самых, которые якобы были украдены для создания Фантома. И он принял это предложение. Выставка должна открыться через две недели в Москве.

Я почувствовал, как кровь отливает от лица:

– Какой коллекционер?

– Он не называет имени, – ответил Глеб. – Но говорит, что это «один из самых влиятельных игроков на российском арт-рынке».

Мы обменялись взглядами с Димой. Нам обоим пришла в голову одна и та же мысль – Савицкий. Это было бы идеальным ходом – организовать выставку «настоящего Фантома», создать публичное противостояние, усилить давление на нас.

– Что будем делать? – спросил Глеб. – Если эта выставка состоится, если люди увидят работы Фомина и поверят его версии…

– Мы должны опередить его, – решил я. – Организовать собственную выставку новых работ Фантома. Показать, что настоящий художник продолжает творить, не обращая внимания на самозванцев.

– Это рискованно, – предупредил Дима. – Мы будем под пристальным вниманием. Любая ошибка, любое несоответствие с предыдущими работами может быть использовано против нас.

– Риск есть всегда, – я чувствовал, как во мне растет решимость. – Но бездействие сейчас – это гарантированное поражение. Мы должны показать, что Фантом реален, что он продолжает развиваться, что его новые работы так же сильны и инновационны, как и предыдущие.

Глеб задумался:

– Это может сработать. Но нам нужно действовать быстро. И новые работы должны быть действительно впечатляющими, чтобы отвлечь внимание от претензий Фомина.

– Я могу создать новую серию за две недели, – сказал Дима. – Что-то принципиально новое, технически более сложное, чем все предыдущие работы. Что-то, что Фомин точно не сможет повторить или заявить, что это его идея.

Мы начали разрабатывать план. Глеб должен был найти подходящую площадку и организовать выставку в кратчайшие сроки. Дима – создать новую серию работ. Я – подготовить PR-кампанию, которая представила бы эту выставку как естественное развитие творчества Фантома, никак не связанное с претензиями Фомина.

Это был рискованный ход, но единственный, который мог дать нам шанс сохранить контроль над ситуацией. Мы должны были не просто реагировать на действия Фомина, но перехватить инициативу, изменить нарратив, перевести фокус внимания с скандала на искусство.

Но даже когда мы разрабатывали этот план, я чувствовал, что ситуация продолжает выходить из-под контроля. Фомин, кем бы он ни был и на кого бы ни работал, оказался гораздо более опасным противником, чем мы предполагали изначально. Он не просто бросал обвинения – он строил альтернативную версию реальности, в которой он был настоящим художником, а Фантом – украденной идентичностью.

И что самое тревожное – его версия находила отклик. Люди любят разоблачения, любят истории о мошенничестве и обмане. Идея о том, что один из самых загадочных и успешных художников современности мог быть мистификацией, была слишком соблазнительной, чтобы просто отмахнуться от нее.

Я смотрел на Диму, сосредоточенно работающего за ноутбуком, и на Глеба, звонящего своим контактам в поисках площадки для выставки, и думал о том, как далеко мы зашли. То, что начиналось как простая афера – продажа работ вымышленного художника нескольким доверчивым коллекционерам – превратилось в сложную, многоуровневую игру с участием международных аукционных домов, влиятельных критиков, миллиардеров и таинственных соперников.

Фантом больше не был просто нашим творением – он стал полем битвы, территорией, которую различные силы пытались контролировать или разрушить. И мы, его создатели, все больше теряли контроль над тем, что создали.

Следующие две недели прошли в лихорадочной работе. Дима практически не выходил из своей квартиры, создавая новую серию работ. Глеб задействовал все свои связи, чтобы организовать выставку в престижной галерее в центре Москвы. Я давал интервью, выпускал заявления, общался с коллекционерами и критиками, пытаясь сохранить их доверие.

Тем временем Фомин продолжал свою кампанию. Он давал интервью, публиковал новые «доказательства», привлекал сторонников. Его выставка, финансируемая «анонимным коллекционером» (которым, мы почти не сомневались, был Савицкий), должна была открыться через неделю после нашей.

Напряжение росло. Медиа подогревали интерес публики, представляя ситуацию как драматическое противостояние – «настоящий Фантом против официального Фантома». Коллекционеры нервничали, галеристы выжидали, критики анализировали каждое новое заявление и доказательство.

За три дня до открытия нашей выставки я получил неожиданный звонок от Вероники. Мы не общались с того разговора, когда она фактически обвинила меня в создании Фантома.

– Марк, – ее голос звучал встревоженно. – Ты видел последнее интервью Фомина?

– Нет, – я напрягся. – Что там?

– Он упоминает меня, – Вероника звучала шокированной. – Говорит, что я была свидетелем его ранних экспериментов с цифровым искусством, что я даже давала ему советы по эстетике и композиции.

Я почувствовал, как внутри все холодеет:

– И? Это правда?

– Нет! – возмутилась Вероника. – Я никогда не встречала никакого Александра Фомина. Никогда не видела его работ. Он полностью выдумал эту историю.

Это было неожиданно. Зачем Фомину упоминать Веронику, создавая ложную связь? Если он блефовал, это было рискованно – она могла легко опровергнуть его утверждения.

– Ты собираешься публично опровергнуть это? – спросил я.

– Конечно, – Вероника звучала решительно. – Я уже написала пост в Instagram и собираюсь дать интервью. Не могу позволить использовать мое имя в этой грязной истории.

Я почувствовал прилив благодарности. Вероника, которая знала или, по крайней мере, сильно подозревала правду о Фантоме, могла бы легко использовать эту ситуацию против меня. Вместо этого она собиралась выступить против Фомина, фактически поддержав нашу версию.

– Спасибо, – искренне сказал я. – Это… много значит.

– Я делаю это не для тебя, Марк, – ее голос был холодным. – Я делаю это для правды. Этот Фомин – очевидный мошенник, и он перешел черту, упомянув меня в своих выдумках.

Мне стало неловко. Вероника говорила о правде и мошенничестве, не подозревая (или, возможно, прекрасно понимая), какую иронию это представляло в контексте нашей ситуации.

– В любом случае, спасибо, – повторил я. – Твое опровержение может иметь большое значение.

После разговора с Вероникой я немедленно связался с Димой и Глебом, чтобы сообщить об этом неожиданном повороте.

– Это странно, – задумчиво сказал Дима. – Зачем Фомину упоминать Веронику, создавая связь, которую она может легко опровергнуть?

– Может быть, он просто не ожидал, что она выступит против него? – предположил Глеб. – Возможно, он думал, что