Черноглазая блондинка - Бенджамин Блэк

волновался, — сказал я. — Рад, что ты осталась.

— Ну, а теперь мне пора.

Она поцеловала меня в кончик носа и села. Груди у нее были такие маленькие, что, когда она лежала, их почти не было видно. От их вида у меня пересохло во рту. Они были как бы плоскими сверху и пухлыми снизу, и кончики их были восхитительно загнуты вверх, что заставило меня улыбнуться.

— Когда мы снова увидимся? — спросил я. В такой ситуации ничего оригинального в голову не приходит.

— Надеюсь, скоро.

Она повернулась боком и сидела на краю кровати спиной ко мне, надевая чулки. Это была красивая спина, высокая, стройная, сужающаяся к низу. Мне хотелось закурить, но я никогда не курю в постели после занятий любовью.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил я.

Она посмотрела на меня через голое плечо.

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас два часа ночи, — сказал я. — Вряд ли в твоих привычках возвращаться домой в такой час, не так ли?

— О, ты имеешь в виду, будет ли Ричард интересоваться, где я была? Он сам где-то там, наверное, с одной из своих девушек. Я же сказала: у нас с ним полное взаимопонимание.

— Договорённость, по-моему, ты употребила именно это слово.

Она снова отвернулась от меня, возясь с застежками.

— Договоренность, понимание — какая разница?

— Назови меня придирчивым, но я думаю, что разница есть.

Она встала, влезла в юбку и застегнула её сбоку. Мне нравится смотреть, как женщины одеваются. Конечно, это не доставляет такого удовольствия, как смотреть, когда они раздеваются. Здесь, скорее, больше эстетических впечатлений.

— Во всяком случае, — сказала она, — его нет дома, и он не узнает, когда я вернулась. Это не то, за что он стал бы переживать.

Я и раньше замечал, как она говорит о своём муже, как ни в чем не бывало, без горечи. Было ясно, что этот брак давно умер и похоронен. Но если она и считала, что даже бывший муж больше не способен ревновать, то она не знала мужчин.

— А что твоя мать? — спросил я. Теперь я и сам сел.

Она пыталась застегнуть пряжку большого кожаного ремня, но остановилась и озадаченно посмотрела на меня.

— Моя мать? А что с ней?

— Она не услышит, когда ты придёшь?

Она рассмеялась.

— Ты был в доме, — сказала она. — Разве не заметил, какой он большой? У каждого из нас своё крыло: она с одной стороны, Ричард и я — с другой.

— А что насчёт твоего брата — он где болтается?

— Ретт? О, он как поплавок.

— Чем он занимается?

— Что ты имеешь в виду? Моя туфля с твоей стороны? Боже, мы как будто расшвыряли всё по всей округе!

Я нагнулся, нашёл её туфлю и передал ей.

— Я имею в виду, он работает? — спросил я.

На этот раз она бросила на меня лукавый взгляд.

— Ретту не нужно работать, — сказала она так, словно объясняла что-то ребенку. — Он-зеница ока своей матери, и всё, что ему надо, — оставаться румяным и милым.

— Мне он показался не очень милым.

— Ему не было необходимости быть таким для тебя.

— А тебе, я вижу, он тоже не очень нравится.

Она снова замолчала, размышляя.

— Я, конечно, люблю его, ведь он мой брат, даже если у нас разные отцы. Но нет, не думаю, что он мне нравится. Может быть, он бы и стал мне нравиться, если бы он когда-нибудь повзрослел. Но я сомневаюсь, что это произойдёт. Во всяком случае, пока жива мама.

Мне показалось невежливым оставаться в постели, пока она деловито готовилась к встрече с миром, пусть даже это был мир ночи, поэтому я встал и начал одеваться.

Я уже одел рубашку, когда она подошла ко мне и поцеловала.

— Спокойной ночи, Филип Марлоу, — сказала она. — Или, полагаю, уже доброе утро… — Она хотела повернуться, но я удержал её за локоть.

— А что сказала твоя мать насчет разговора со мной? — спросил я.

— Что она сказала? — Она пожала плечами. — Немного.

— Удивляюсь, почему ты не спросила меня, о чём мы говорили. Тебе не любопытно?

— Я спрашивала.

— Но не так, как будто тебе действительно хотелось узнать.

Она повернула ко мне лицом и одарила бесстрастным взглядом.

— Хорошо, тогда что она сказала?

Я усмехнулся.

— Немного.

Она не улыбнулась в ответ.

— В самом деле?

— Она рассказала мне, как делают духи. И она рассказала мне о твоём отце, о том, как он погиб.

— Это жестокая история.

— Одна из самых жестоких. Она крепкая женщина, чтобы пережить такое и продолжить делать всё то, что она делала.

Её губы слегка сжались.

— О да. Она крепкая, это точно.

— Она тебе нравится?

— Тебе не кажется, что ты задал мне уже достаточно вопросов для одной ночи?

Я поднял руки.

— Ты права, — сказал я. — Это просто…

Она ждала.

— Ну? Это просто — что?

— Просто я не знаю, доверять тебе или нет.

Она холодно улыбнулась, и на секунду я увидел в ней мать, её жёсткую мать.

— Заключи пари Паскаля,[70] — сказала она.

— Кто такой Паскаль?

— Француз. Жил давным-давно. В некотором роде философ.

Она вышла в гостиную. Я босиком последовал за ней. Она взяла сумочку и повернулась ко мне. Гнев заставил её побледнеть.

— Как ты можешь говорить, что не доверяешь мне? — спросила она и кивнула в сторону двери спальни. — Как ты можешь после всего этого?

Я пошёл и налил себе ещё виски, повернувшись к ней спиной.

— Я не сказал, что не доверяю тебе, я сказал, что не знаю, доверять тебе или нет.

Это так её разозлило, что она даже топнула ногой. Я представил себе, как Линн Питерсон останавливается в дверях дома своего брата и делает то же самое, но подругой причине.

— Знаешь, кто ты? — спросила она. — Ты педант. Знаешь, что такое педант?

— Шепелявый крестьянин?[71]

Она сверлила меня взглядом. Кто бы мог подумать, что глаза такого цвета могут излучать такой огонь?

— И ты точно не комик.

— Мне очень жаль, — сказал я. Вероятно, это выразило не то, что мне хотелось. — Я принесу пальто.

Я распахнул его для неё. Она продолжала стоять на месте, всё ещё уставившись на меня, её подбородок дрожал.

— Я вижу, что ошибалась на твой счёт, — сказала она.

— В каком смысле?

— Я думала, ты… О, не важно.

Она сунула руки в рукава пальто. Я мог бы заставить её обернуться; мог бы обнять её, мог бы сказать, что мне жаль, и сказать это так, чтобы не было никаких