Черноглазая блондинка - Бенджамин Блэк

меня? Что Берни знал обо мне в этой связи? Ничего. Я сжал кулак с той стороны, с которой он не мог этого увидеть. Он был не единственным, кто мог разозлиться. — Я устал, Берни, — сказал я. — У меня был тяжёлый день. Мне нужно поспать.

Он поднялся на ноги, дергая за пояс брюк. Он толстел, и у него появился живот, которого я раньше не замечал. Что ж, я и сам не становился моложе.

— Позвони, если твои патрульные машины что-нибудь обнаружат, хорошо? — сказал я.

— А почему я должен? Ты сказал, что то, чем ты занимаешься, не имеет никакого отношения к делу мексиканцев и пропавшей женщины.

— И всё же мне хотелось бы знать.

Он склонил голову набок и пожал плечами.

— Может, позвоню, а может, и нет, — сказал он.

— В зависимости отчего?

— Оттого, как я себя буду чувствовать. — Он ткнул меня пальцем в грудь. — От тебя одни неприятности, Марлоу, ты это знаешь? Я должен был прищучить тебя по делу Терри Леннокса, когда у меня был шанс.[68]

Терри Леннокс был моим другом, который бежал от обвинения в убийстве — женщина, которую убили, была его женой, — а затем застрелился в гостиничном номере в Мексике, во всяком случае, так полагали люди вроде Берни Олеа. Тогда ко мне тоже не за что было прицепиться, и Берни это знал. Он просто пытался влезть мне под кожу. Я не собирался ему этого позволять.

— Спокойной ночи, Берни, — сказал я.

Я протянул ему руку. Он посмотрел на неё, потом на меня и пожал.

— Тебе повезло, что я терпимый человек, — сказал он.

— Я знаю это, Берни, — кротко проговорил я. Не было смысла снова выводить его из себя.

* * *

Берни сел в машину и направился к поворотному кругу в конце дороги, когда с противоположной стороны показались ещё одни фары. Когда Берни проезжал мимо второй машины, он притормозил и попытался разглядеть водителя, затем поехал дальше. Я уже начал закрывать входную дверь, когда машина подъехала и остановилась у подножия моей лестницы. Я потянулся к кобуре на поясе, но потом вспомнил, что у меня нет пистолета. Во всяком случае, это не мексиканцы нанесли мне визит. Машина была красная спортивная, иностранная, «альфа-ромео», и в ней сидел только один человек. Я понял, кто это, ещё до того, как она открыла дверь и вышла.

Вы когда-нибудь замечали, как женщина поднимается по ступенькам? Клэр Кавендиш делала это, как и все остальные, опустив голову и не сводя глаз с ног, которые она аккуратно ставила одна перед другой на каждой ступеньке. Это было похоже на то, как конькобежец крошечными восьмёрками движется вперёд.

— Ну, привет, — сказал я. Теперь она была на одном уровне со мной и подняла голову. — Она улыбнулась. На ней было светлое пальто, платок и тёмные очки, хотя на улице было темно. — Я вижу, Вы замаскировались.

Её улыбка слегка дрогнула.

— Я не была уверена, — сказала она в замешательстве. — Я имею в виду, я не знала, будешь ли ты… я не знала, будете ли Вы дома.

— Что ж, как видите, я здесь.

Она сняла очки и внимательно посмотрела мне в лицо.

— Что с Вами случилось? — спросила она с хриплым надрывом.

— А, это? — спросил я, дотрагиваясь пальцем до щеки. — Вошёл в дверь шкафа. Заходите. Я отступил, и она прошла мимо меня, все ещё с беспокойством глядя на пурпурно-желтый синяк под моим глазом. Я закрыл за нами дверь. Она сняла платок, и я помог ей снять пальто. Я почувствовал запах её духов. Я спросил её, как они называются, и она ответила, что это «Кружево Лэнгриш». На тот момент времени я был убеждён, что узнаю их где угодно.

— Не хотите выпить? — спросил я.

Она повернулась ко мне. Она покраснела.

— Надеюсь, Вы не возражаете, что я пришла, — сказала она. — Я ждала от Вас вестей, но не дождалась…

Когда этого не произошло, подумал я, ты решила сесть в свою маленькую красную спортивную машину и поехать узнать, что поделывает Марлоу, чтобы отработать деньги, которые ты ему платишь — или не платишь, как это было на самом деле.

— Извините, — сказал я. — У меня не было ничего такого, чем стоило бы поделиться. Я собирался позвонить утром, просто чтобы отметиться.

— Хотите, я уйду? — спросила она неожиданно безнадежным голосом.

— Нет, — ответил я. — Что навело Вас на эту мысль?

Она немного расслабилась, улыбнулась и прикусила губу.

— Знаете, я не часто теряюсь. Но, Вы, кажется, так на меня действуете.

— Это хорошо или плохо?

— Я не знаю. Я пытаюсь привыкнуть к этому, чтобы иметь возможность решить.

Тогда я её поцеловал, или она поцеловала меня, или, может быть, нам обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Она прижала руки к моей груди, но не для того, чтобы оттолкнуть меня, а я придвинулся, прижал руки к её спине и почувствовал её лопатки, как пару аккуратно сложенных тёплых крыльев.

— Выпьем? — сказал я. Мой голос, как я заметил, был не слишком ровным.

— Может быть, немного виски, — сказала она. — С водой, безо льда.

— По-английски, — сказал я.

— Вы имеете в виду по-ирландски? — Она улыбнулась. — Но только капельку, правда?

Она прижалась щекой к моему плечу. Интересно, знает ли она о моем разговоре с её матерью? Может быть, именно поэтому она и пришла, чтобы узнать, что сказала старушка.

Я отодвинулся от неё и пошёл налить ей выпить. Себе я тоже налил виски, неразбавленного. Он был мне нужен, хотя и не был уверен, насколько хорошо он сочетается с бренди, который я выпил раньше. Когда я снова вернулся к ней, она осматривалась, оценивая всё вокруг — потёртый ковер, тусклую мебель, безымянные картины в дешёвых рамах, шахматы, расставленные для одиночной игры. Вы не осознаёте, насколько мало пространство, в котором вы живёте, пока в него не войдёт кто-то другой.

— Итак, — сказала она, — это Ваш дом.

— Я его арендую, — сказала я и услышал, что это прозвучало, как будто я защищался. — У миссис Палуза. Она переехала в Айдахо. Большая часть вещей принадлежит ей или покойному мистеру Палузе.

Заткнись, Марлоу, ты много болтаешь.

— И у Вас есть пианино, — сказала она.

Он стоял в углу, старый прямой «стейнвэй». Я так привык к нему, что перестал его замечать. Она подошла и подняла крышку.

— Вы играете? — спросил я.

— Немного. — Она снова слегка покраснела.

— Сыграйте мне что-нибудь.

Она повернулась и удивленно посмотрела на меня.

— О, я не могу этого