Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

– После такого непозволительного предположения я расстаюсь с вами с меньшим сожалением, чем это могло бы быть пять минут назад. Но надеюсь, мы еще встретимся!

– Я весьма польщен, но если мы встретимся, прошу вас, не разглашайте того, что я вам доверил, и смотрите на мои странствия в роли певца с собакой как на величайшую тайну. Если же нам не суждено увидеть друг друга, разумная осторожность предписывает мне не сообщать вам моего настоящего имени и адреса.

– Вот теперь вы выказываете осторожность и здравый смысл, редко свойственные любителям стихов и юбок. Куда вы девали гитару?

– Я не ношу ее с собой. Ее пересылают мне из города в город на чужое имя вместе с лучшей одеждой, на тот случай, если бы мне вдруг понадобилось бросить роль странствующего певца.

Они обменялись сердечным рукопожатием. И когда певец пошел своей дорогой вдоль берега ручья, струйки воды от звука его голоса, казалось, журчали звонче и менее уныло вздыхал прибрежный камыш.

Глава XVIII

Одинокий и погруженный в думы, сидел в своей комнате побежденный герой сотни битв. Спустились сумерки. Ставни, притворенные весь день, чтобы не впускать солнечных лучей, от которых Том Боулз раньше никогда не прятался, так и оставались закрытыми, сгущая полутьму, пока полная луна не проникла своими лучами в щель и не легла на полу серебристой полосой среди мрака.

Голова Тома упала на грудь, сильные руки тяжело опустились на колени. Вся его поза изобличала крайнее горе и уныние. Но на лице можно было заметить признаки опасных и неуемных мыслей, которые противоречили не мрачности, но неподвижности его позы. Лоб, обычно гладкий и откровенно задорный, теперь был изборожден глубокими складками и грозно нахмурен над полузакрытыми глазами. Губы были так крепко сжаты, что лицо теряло свою округлость и широкая челюсть выступала резко и угловато. Время от времени, правда, губы раскрывал глубокий, порывистый вздох, но они вновь мгновенно смыкались. Человек этот переживал один из тех переломов в жизни, когда все, что составляло его прежнее я, находится в полном хаосе, когда злой дух словно проникает в него и поднимает бурю, когда простой, непросвещенный ум, никогда прежде не замышлявший преступления, видит его возникающим из бездны, чувствует, что это враг, однако поддается ему, как судьбе. Иной бедняга, приговоренный к виселице, с содроганием оглядываясь назад, на то мгновение, когда он «колебался между двух миров» – миром человека безвинного и миром преступника, – говорит благочестивому, высокообразованному, умному и бесстрастному священнику, который исповедует его и называет братом: «Нечистый вложил мне это в голову».

Дверь отворилась. На пороге стояла мать, которой Том Боулз никогда не позволял вмешиваться в свои дела, хотя по-своему горячо любил ее, и рядом с ней – ненавистный человек, которого Том жаждал видеть мертвым у своих ног. Дверь снова затворилась. Мать вышла, не сказав ни слова, – так душили ее слезы. Ненавистный человек остался с глазу на глаз с Томом. Он поднял голову, узнал посетителя, и взор его просветлел. Боулз удовлетворенно потер свои могучие руки.

Глава XIX

Кенелм придвинул стул ближе к своему врагу и молча положил на его руку свою.

Том Боулз с любопытством повернул руку Кенелма к свету, посмотрел, взвесил и, издав звук, похожий не то на рычание, не то на смех, оттолкнул ее, как нечто враждебное, но ничтожное, встал, запер дверь, вернулся на место и грубо сказал:

– Что вам от меня нужно?

– Я хочу просить вас об одолжении.

– Об одолжении?

– О величайшем, которого только может просить один человек у другого, о дружбе. Видите ли, дорогой Том, – продолжал Кенелм. Он расположился как дома, перекинув руку через спинку стула и непринужденно вытянув ноги, словно сидя у своего камина, – видите ли, дорогой Том, такие люди, как мы молодые, холостые, не совсем безобразные, – могут найти возлюбленных целую кучу. Не понравимся одной – понравимся другой: девушки растут везде и в изобилии, как крапива. Но редчайшая вещь в жизни – это друг. Скажите откровенно, случалось ли вам попасть в какую-нибудь деревню, где для вас не нашлось бы подходящей возлюбленной? А если бы даже потом лишились ее, неужели было бы трудно найти другую? Но если бы у вас был некто не из числа ваших родных, – некто, кого вы могли бы назвать истинным другом, кто пошел бы за вас в огонь и воду, который говорил бы вам в глаза о ваших недостатках и хвалил за глаза ваши хорошие качества и сделал бы все на свете, чтобы оградить от опасности или вызволить из беды. Вот если бы вы имели такого друга и лишились его, как вы думаете, могли бы вы найти другого, ему равного, хотя бы дожили до века Мафусаила[87]? Вы не отвечаете мне, молчите. Ну, Том, будьте же таким другом мне, а я буду таким другом вам!

Том настолько был поражен этим обращением к нему, что онемел. Но он почувствовал, будто тучи в его душе начали редеть и сквозь угрюмую тьму пробивается солнечный луч. Однако прежняя злоба, отступив было, вернулась, хотя и неуверенным шагом, и он проворчал сквозь зубы:

– Нечего сказать, хорош друг! Отбил у меня девушку. Убирайтесь вон!

– Она не была вашей и никогда не будет моей.

– Как, разве вы не приударяли за ней?

– Конечно, нет! Я направляюсь в Ласкомб и прошу вас быть моим спутником. Неужели вы думаете, что я оставлю вас здесь?

– Да вам-то что до этого?

– О, для меня это значит многое. Провидение помогло мне спасти вас от самой продолжительной из всех земных горестей. Подумайте, какое горе могло бы быть продолжительней вашего, если бы вы настояли на своем и запугиванием принудили бедную девушку сделаться вашей подругой до самой смерти: вы любили бы ее, а она вас ненавидела. Днем и ночью вас преследовала бы мысль, что именно ваша любовь стала ее несчастьем. Ее несчастье преследовало бы вас как призрак. Вот от какой беды мне удалось вас спасти! Да поможет мне провидение спасти вас от самого непоправимого преступления! Загляните в свою душу и припомните, какие мысли целый день и даже в ту минуту, как я переступил порог, приходили к вам в голову и делали немым рассудок, а совесть слепою, потом положите руку на сердце и скажите: «Я никогда не помышлял об убийстве».

Бедняга вскочил, грозно выпрямился, но, встретив спокойный, твердый и сострадательный взгляд Кенелма, вдруг рухнул на пол и с громким криком закрыл лицо руками.

– Брат, – сказал Кенелм, встав на колени возле Тома и обняв рукой его тяжело вздымавшуюся грудь, – теперь все кончено: с этим криком демон, сводивший вас с ума, исчез навсегда.

Глава XX

Когда некоторое время спустя Кенелм спустился к миссис Боулз, он весело сказал ей:

– Ну, все уладилось, мы с Томом закадычные друзья. Послезавтра, в воскресенье, мы отправляемся в Ласкомб. Напишите несколько строк дяде о приезде Тома, пошлите туда его вещи, а мы выйдем пешком рано утром, так что нас никто не увидит. Теперь пойдите и поговорите с ним; ему нужны ласка и утешение матери. Он человек с благородным сердцем, и все мы со временем будем гордиться им.

Возвращаясь на ферму, Кенелм встретил мистера Летбриджа.

– Я иду от мистера Сэндерсона, – сказал он, – я искал вас. Возникло неожиданное препятствие. После того, как мы с вами виделись утром, я встретил управляющего мистера Трэверса, и он сказал мне, что контракт не дает права миссис Ботри продать лавку без согласия сквайра. А так как усадьба очень дешево досталась любимому и надежному арендатору, мистер Трэверс вряд ли согласится на передачу контракта бедному корзинщику, словом, хотя он и согласится освободить миссис Ботри от контракта, но не иначе, как в пользу кандидата, которому пожелает оказать предпочтение. Услышав это, я поехал к самому Трэверсу, но он остался неумолим к моим просьбам и сказал: «Пусть незнакомец, принимающий участие в этом деле, приедет поговорить со мной. Мне хотелось бы видеть человека, который побил эту скотину Тома Боулза. Если он одолел Боулза, может быть, одолеет и меня. Привезите его завтра на праздник». Ну как? Вы поедете?

– Нет, – нерешительно произнес Кенелм, – если он приглашает меня для того, чтобы удовлетворить пустое любопытство, не думаю, что мне и далее стоит заниматься делом Уила Сомерса. А вы что скажете?

– Сквайр – деловой человек, и хотя никто не может назвать его несправедливым или жадным, он не из особенно чувствительных, а мы должны признать, что такой болезненный калека, как бедный Уил, арендатор неважный. Поэтому, если бы дело зависело только от ваших переговоров со сквайром, я не очень надеялся бы на успех. Но у нас есть союзница в лице его дочери. Она очень любит Джесси Уайлз и всегда много делала для Уила. На свете нет более кроткой, доброй, благожелательной и сострадательной девушки, чем Сесилия Трэверс. Она имеет большое влияние на отца, и с ее помощью вы можете добиться его согласия.