Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь - Эдвард Бульвер-Литтон

– Лорд Байрон проснулся в одно прекрасное утро знаменитым[76], а результатом было то, что он со вздохом говорил «увы» всю жизнь. Благоразумный человек должен избегать двух зол: славы и любви. Сохрани меня небо от того и другого!

Опять пастор вытаращил глаза; но, будучи характера мягкого и снисходительно взирая на все странности человеческие, он сказал, слегка наклонив голову:

– Я давно слыхал, что американцы в целом значительно образованнее англичан и читающая публика у них гораздо многочисленнее. Но когда я встречаю человека, цитирующего Байрона и выражающего чувства, которые свидетельствуют не о пылкой и неопытной юности, а показывают мужа зрелого, понимающего всю ничтожность и суетность человеческих желаний и потому достойного всяческих похвал в глазах истинного христианина – и в то же время избравшего своей профессией то, что, у нас по крайней мере, так мало ценится и уважается, право, я удивляюсь и… О, мой милый юный друг, я убежден, что вас готовили для какого-нибудь более благородного занятия!

Основным правилом Кенелма Чиллингли было никогда не удивляться, но тут он, как говорится, оторопел и пал до уровня обыкновенных умов, сказав просто:

– Я ничего не понимаю.

– Я только убеждаюсь, как, впрочем, и всегда предполагал, – кротко продолжал пастор, качая головой, – что в хваленом воспитании американцев элементарные правила христианского понимания добра и зла в большем пренебрежении, чем у нас в простом народе. Да, мой юный друг, вы можете поражать меня замечаниями о ничтожности человеческой славы и человеческой любви, заимствованными у языческих поэтов, а между тем вы не понимаете, с каким состраданием смотрят у нас на человека, занимающегося вашей профессией.

– Разве у меня есть какая-нибудь профессия? – спросил Кенелм. – Очень рад это слышать. Какая же у меня профессия, и почему я должен быть американцем?

– Почему?! Неужели меня неправильно осведомили? Вы ведь тот американец – я забыл его имя, – который приехал оспаривать первенство английского чемпиона по боксу. Вы молчите, вы повесили голову. Ваша наружность, сложение, серьезность лица, явная образованность – все подтверждает ваше происхождение. И, наконец, ваш доблестный подвиг показывает род ваших занятий.

– Достопочтенный сэр, – с самым серьезным видом ответил Кенелм, – я странствую, чтобы найти истину и уйти от притворства, но такого великого притворщика, как я сам, еще не встречал. Помяните меня в ваших молитвах. Я не американец и не профессиональный боксер. Я уважаю первого, как гражданина великой республики, применяющей в виде опыта такую систему правления, при которой то самое благоденствие, какое она старается создать, рано или поздно погубит этот опыт. Я уважаю последнего, потому что сила, мужество и воздержание, необходимые для бойца, составляют также главное украшение королей и героев. Но я ни тот, ни другой. О себе я могу сказать только, что принадлежу к тому весьма неопределенному классу, который называют английскими джентльменами, и что по происхождению и воспитанию я имею право просить вас пожать мне руку.

Летбридж опять вытаращил глаза, приподнял шляпу, поклонился и пожал Кенелму руку.

– Теперь позвольте мне поговорить с вами о ваших прихожанах. Вы принимаете дружеское участие в судьбе Уила Сомерса, я – также. Он талантлив и искусен. Но здесь нет достаточного спроса на его корзины, и ему, без сомнения, было бы выгоднее поселиться в одном из ближайших городов. Почему же он не хочет переехать отсюда?

– Я боюсь, бедный Уил зачахнет от тоски, если не перестанет встречаться с той хорошенькой девушкой, за которую вы выдержали рыцарскую битву с Томом Боулзом.

– Так этот несчастный по-настоящему влюблен в Джесси Уайлз? И вы думаете, что она тоже любит его?

– Я в этом уверен.

– И она была бы для него доброй женой, конечно насколько вообще жены могут быть добрыми?

– Из доброй дочери обычно выходит добрая жена. А я не знаю отца, у которого была бы дочь лучше Джесси. Это достойная девушка. Она была самой способной ученицей в школе, и моя жена очень привязана к ней. Но она одарена не только способностями, у нее превосходное сердце.

– Ваши слова подтверждают мои собственные впечатления. И, кажется, отец этой девушки не возражал бы против ее брака с Уилом Сомерсом, если бы не опасался, что Уил не сможет дать приличное содержание жене и будущим детям?

– У него не может быть других возражений, кроме тех, которые вообще относятся ко всем женихам: он также боится, как бы Том Боулз не причинил ей вреда, если узнает, что она выходит за другого.

– Значит, вы полагаете, что мистер Боулз безнадежно дурной и опасный человек?

– Безнадежно дурной и опасный и стал еще хуже с тех пор, как начал пьянствовать.

– Но он не пьянствовал до того, как влюбился в Джесси?

– Кажется, нет.

Однако, мистер Летбридж, неужели вы никогда не пытались воздействовать на этого опасного человека?

Разумеется, пытался, но ничего не получил в ответ, кроме оскорблений. Это – безбожный скот, и в стенах церкви его не видели уже несколько лет. Он нахватался той зловредной учености, которую можно почерпнуть из языческих сочинений, и я сомневаюсь, придерживается ли он вообще какой-нибудь религии.

– Бедный Полифем! Неудивительно, что Галатея[77] избегает его.

– Старый Уайлз ужасно напуган, он просит мою жену найти для Джесси место служанки подальше отсюда. Но Джесси и слышать не хочет об отъезде.

– По той же причине, которая не дает Уилу Сомерсу возможность покинуть родные края?

– Моя жена думает, что так.

– Как вы полагаете, если бы Тома Боулза не было, а Джесси и Уил стали мужем и женой, могли бы они иметь достаточный доход как преемники миссис Ботри? Конечно, к доходу с лавки и земли Уил прибавлял бы заработок от продажи корзин.

– Еще бы, они были бы даже богаты! В свое время лавка давала большой доход. Конечно, старуха не в состоянии как следует заниматься этим делом, а все-таки покупателей у нее достаточно.

– Уил Сомерс, по-видимому, слабого здоровья. Может быть, если бы ему пришлось меньше трудиться для пропитания и если бы он не боялся лишиться Джесси, его здоровье улучшилось бы?

– Это спасло бы ему жизнь.

– Ну, если так, – сказал Кенелм с тяжелым вздохом и лицом унылым, как у гробовщика, – хотя я сам не испытываю ничего, кроме глубочайшего сострадания к тому нарушению душевного равновесия, которое называют любовью, и мне меньше чем кому-либо следовала бы умножать заботы и горести, эти неизбежные спутники брака (я уж не говорю о горестях тех несчастных созданий, которые появляются в результате браков, только увеличивающих и без того значительное перенаселение), – в данном случае, я боюсь, обстоятельства вынуждают меня способствовать заключению этих нежных голубков в одну клетку. Я готов купить для них лавку со всеми ее атрибутами при условии, что вы добьетесь согласия отца Джесси на их союз. А что касается моего храброго друга Тома Боулза, я намерен освободить их, да, кстати, и всю деревню, от этой слишком бурной натуры, требующей более обширного поприща для приложения своей энергии. Пожалуйста, не перебивайте меня, я еще не кончил. Скажите, не живет ли в деревне миссис Грэнди[78]?

– Миссис Грэнди? А, понимаю! Разумеется, где только у женщины есть язык, там вы непременно найдете и миссис Грэнди.

– А так как Джесси очень хорошенькая, и с мистером Боулзом я столкнулся, гуляя с нею, не скажет ли миссис Грэнди, покачав головой, что «приезжий был так щедр к Джесси Уайлз не из одного сострадания»? Если же деньги за лавку миссис Ботри выплатите вы и если вы будете так добры, что возьмете на себя все остальные хлопоты по этому делу, миссис Грэнди нечего будет сказать.

Мистер Летбридж с изумлением смотрел на мрачное и торжественное лицо незнакомца.

– Сэр, – сказал он после продолжительного молчания, – не знаю, право, как выразить мой восторг перед таким благородным и великодушным поступком, сопровождаемым деликатностью и благоразумием, которое, которое…

– Прошу вас, любезный сэр, не заставляйте меня еще более краснеть за свое поведение. Ведь вмешательство в любовные дела, по моим убеждениям, не лучший способ «приближения к ангелам». Чтобы покончить с этим делом, я хочу вручить вам сорок пять фунтов стерлингов, за которые миссис Ботри согласилась продать свою лавку с наличным запасом товаров. И, разумеется, вы оставите все в тайне до нашего с Томом Боулзом отъезда. Надеюсь, мне уже завтра удастся вытащить его отсюда. Но я только сегодня к вечеру узнаю, можно ли рассчитывать на его отъезд, а пока он здесь, приходится оставаться и мне.

Сказав это, Кенелм вынул бумажник и передал мистеру Летбриджу банковые билеты на указанную им сумму.