Неоконченное путешествие Достоевского - Робин Фойер Миллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начало притчи – описание огненного озера в аду, – несомненно, перекликается с началом поэмы Ивана о Великом инквизиторе. «Ведь вот и тут без предисловия невозможно, то есть без литературного предисловия, тьфу!» – начинает свой рассказ средний Карамазов [Достоевский 14: 224]. Далее он приводит апокрифический текст о путешествии Богородицы в ад – «Хождение Богородицы по мукам». Иван дает краткую и убедительную интерпретацию этого апокрифа XII века:
Богоматерь посещает ад, и руководит ее «по мукам» архангел Михаил. Она видит грешников и мучения их. Там есть, между прочим, один презанимательный разряд грешников в горящем озере: которые из них погружаются в это озеро так, что уж и выплыть более не могут, то «тех уже забывает бог» – выражение чрезвычайной глубины и силы. И вот, пораженная и плачущая богоматерь падает пред престолом божиим и просит всем во аде помилования, всем, которых она видела там, без различия. Разговор ее с богом колоссально интересен. Она умоляет, она не отходит, и когда бог указывает ей на прогвожденные руки и ноги ее сына и спрашивает: как я прощу его мучителей, – то она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с нею и молить о помиловании всех без разбора. Кончается тем, что она вымаливает у бога остановку мук на всякий год от великой пятницы до троицына дня, а грешники из ада тут же благодарят господа и вопиют к нему: «Прав ты, Господи, что так судил». Ну вот и моя поэмка была бы в том же роде… [Там же: 225].
В этих же вступительных замечаниях Иван дважды ссылается на «Ад» Данте[97].
Изображение ада в фольклорной версии, рассказанной Грушенькой, очень похоже на апокалиптический текст Ивана, ибо в обоих произведениях ад изображается как место, куда любящие сердца отправляются, чтобы снискать милость к страдающим грешникам. Но в истории Грушеньки есть и приметы дантевского видения ада, населенного грешниками, чья греховность продолжает существовать даже там. Эти грешники не возносят, как в легенде Ивана, хвалы Богу и не прославляют его справедливость за краткую ежегодную передышку, которую тот им дарует. И, разумеется, они не получают никакой отсрочки страданий. Богородица в пересказанном Иваном апокрифе и ангел-хранитель старухи-крестьянки в притче Грушеньки удивительным образом умудряются уговорить Бога пересмотреть свой страшный приговор. (Этот Бог, как и Бог Иова, диалогичен: он открыт для речей и убеждений других, будь то его сатанинские противники или доброжелательные союзники.) В рассказе Ивана грешники, благодаря заступничеству Богоматери, которая продолжает заступаться за них, даже когда Бог указует на распятое тело ее сына, получают отсрочку от страданий раз в году.
История Грушеньки гораздо смелее, дерзновеннее и необычнее. Ангел-хранитель буквально уговаривает Бога дать злой бабе возможность спасения: грешница может схватиться за луковицу, которую протягивает ей ангел, ее вытащат из огненного озера и тем самым спасут, если только выдержит луковица. Эпизод с участием Бога и ангела-хранителя Грушенька рассказывает с ясностью и простотой, напоминающей рассказ Ивана:
А ангел-хранитель ее стоит да и думает: какую бы мне такую добродетель ее припомнить, чтобы богу сказать. Вспомнил и говорит богу: она, говорит, в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И отвечает ему бог: возьми ж ты, говорит, эту самую луковку, протяни ей в озеро, пусть ухватится и тянется, и коли вытянешь ее вон из озера, то пусть в рай идет, а оборвется луковка, то там и оставаться бабе, где теперь [Достоевский 14: 319].
Рассказав свою историю о луковице, Грушенька подарила Алеше и луковку («…сердце он мне перевернул…»), и нечто большее – всю притчу. Но через несколько мгновений, прощаясь, он нежно улыбается ей и восклицает со слезами: «…луковку я тебе подал, одну самую малую луковку…» [Достоевский 14: 323]. Так кто кому подал луковку? Или ее успешное дарение зависит, как в притче, всецело от взаимности и совместной ответственности? Ангел протягивает луковку грешнице, а остальные грешники хватаются за эту женщину. Никто не должен отпускать ее или отталкивать кого-то другого. Рассказ Грушеньки буквально воплощает идею Зосимы о цепи взаимосвязанности всего сущего.
Таким образом, притча о луковке функционирует в романе как эмблема религиозного обращения, спасения и радости взаимного дарения двух душ, каждая из которых находится на грани кризиса. Как для персонажей, так и для нас, «внутренних» читателей (которые, согласно Евангелию от Марка, могут «видеть» и «разуметь»), это один из самых воодушевляющих моментов в романе, момент, когда сложная идея воплощается одновременно через символ и через конкретный образ (луковицу). Но возникшая из народной легенды притча, которую Достоевский, как он считал, открыл, а на самом деле лишь вспомнил «в нужное время», действует противоположно тому, как она действовала бы, если бы не была приукрашена и выступала бы в виде отдельной простой истории, без романной оболочки, то есть без персонажей, событий, других сюжетов и идей из многослойных романов Достоевского.
Что превращает эту легенду (или басню) в притчу? История про луковку – это история проклятой души. Даже получив возможность спасения, ввергнутый в ад страдающий грешник снова грешит. Заступничество ангела-хранителя трогательно; в нем отражается готовность христианского Бога проявить милосердие, однако и то, и другое оказывается бесполезно. Как у Шекспира, здесь характер героини буквально становится ее судьбой. Она дважды проклята, потому что кричит другим: «…моя луковка, а не ваша» [Достоевский 14:319]. Этот эгоистичный крик разрывает цепь взаимосвязи и круговой поруки между ней, другими грешниками, луковицей, ангелом и Богом.
Но при этом в сознании Алеши, Грушеньки и читателей как-то исчезает неопровержимый и суровый факт: грешница теперь бесповоротно проклята, ее страдания в огненном озере возобновятся и наверняка окажутся вечными. Этот темный и страшный момент, благодаря его тонкой художественной трактовке Достоевским как элемента более широкого контекста того, что происходит между Алешей и Грушенькой, рассматривается в романе как момент почти безграничной радости. Рассказ о проклятии воспринимается таинственным и даже чудесным образом – как радостный момент искупления.
Басни обычно содержат предостережение: «Смотри, что будет, если…». Отдельно взятая, эта народная легенда могла бы стать предостерегающей басней. Но в контексте романа и благодаря притчевому изложению Достоевского даже при полном сохранении содержания в легенде о луковице не остается почти ничего поучительного и дидактического. Рассказывание, передача друг другу ценного дара слов, обмен воспоминаниями,
