Жизнь волшебника - Александр Гордеев

дружкой. Длинный стол мгновенно пустеет. И

вся их троица словно обнажается за этим большим столом. Ну прям как три тополя на Плющихе:

два тополя рядом и один – на околице. Эта неловкая, непредвиденная диспозиция сразу бросается

в глаза внимательной бабской общественности. Кармен реагирует быстрее всех, кинувшись на

460

кухню, будто бы за каким-то недостающим салатом. Нина же, забыв все договорённости,

выжидающе смотрит на мужа, который со специальным страстным увлечением пытается

подцепить вилкой скользкий маринованный грибок. Смугляна понимает, что сейчас их тройные

отношения становятся очевидными даже для тех, кто в них не верил. Конечно, кто-то тут

сочувствует ей, кто-то – Тоне, но обидней всего другая очевидность: все видят, что она не любима.

Одно дело – знать это, независимо сидя на горке, и другое дело – здесь, когда ты как на блюдечке.

Да ещё после двух выпитых рюмочек… Но чем, скажите, она хуже тех жён, с которыми сейчас

неуклюже топчутся их совхозные мужья?!

Мгновенно, как бы со стороны увидев своё жалкое положение, Нина громко, неожиданно даже

для себя всхлипывает и с прорывающимся рыданием бежит в вестибюль. За ней мчатся, будто

преследуя её, румяная, подвыпившая Ципилма и ещё одна, не понимающая, что происходит,

худенькая молоденькая училка. Последняя срывается просто так: и за компанию, и оттого, что

выпила. В вестибюле под вешалками они так долго успокаивают и уговаривают Нину Дуфаровну,

что уже и сами едва не плачут от сочувствия, правда, не совсем ясно понимая, чему именно

сочувствуют.

Роману остаётся лишь одно – подождать, пока жена немного успокоится, и увести её с этого

только что начинающегося вечера. Он подходит к ней с её почти агрессивной группой поддержки,

но Смугляна, став в какую-то пьяненькую, вызывающую позу с высоко поднятым подбородком,

объявляет, что сначала ей надо заново накраситься! Что ж, если ты недостаточно крашеная, чтобы

идти по тёмной улице и по степи, где бегает только Мангыр, то красься, конечно, на здоровье. Нина

с подругами удаляется куда-то в кабинет.

– Не такая уж она и хорошая, как ты её нахваливал, – скороговоркой жалуется Тоня, тут же

оказавшись рядом. – Своим поведением сегодня она просто оскорбляет меня. Я пытаюсь с ней

говорить, а она всё сквозь зубы. И смотрит весь вечер с презрением. А за что? Я сегодня даже

близко к тебе не подхожу. Я вообще, как ты и просил, делаю всё, чтобы не ссориться с ней. Но у

меня тоже есть достоинство. Чем я хуже её? Почему я должна стлаться перед ней? Она обычно

зайдёт ко мне в интернат, я ей что-то говорю, а она вдруг смолкнет и сидит глазками хлопает,

думает, видите ли, о чём-то. А я перед ней хвост распушаю, вроде заискиваю. Ну, если ты чем-то

недовольна, то и скажи прямо: «Слушай, давай покончим со всем этим». В общем, уволь меня,

пожалуйста. Ты под неё подстраиваешься – это твоё дело, а мне надоело…

И что ей тут ответишь?

Когда, забрав детей от Матвеевых, Мерцаловы пешком возвращаются домой, Смугляна

взыскательно спрашивает:

– Что она говорила тебе, когда я уходила краситься?

Ну надо же – уже донесли! «И мне тоже надоело ловчить между вами», – наконец-то мысленно

отвечает он Тоне, а раз так, то пересказывает жене всё, почти ничего не смягчая.

– Мои отношения с ней тоже неестественные, – признаётся Нина. – Она говорит со мной каким-

то фальшивым задушевным тоном, будто ожидает от меня чего-то невероятного. Мне даже

слушать её неприятно. Потому-то я и молчу, чтобы не ссориться.

Да уж, попробуй с вами разберись! Хотя и сам-то хорош! Ведь для того, чтоб не испортить себе

этот праздник, им надо было вести себя совсем не так. Теперь картина рисуется другой. Вот входят

они в этот зал, но не каждый сам по себе, а вместе. Не воровато и сконфуженно, а открыто, дерзко

и весело. Да, мол, мы такие! Мы живём вот так – как хотите, так нас и судите. И за стол садятся

вместе: одна из них рядом, другая за столом напротив. Начались танцы, он вскакивает и

приглашает ту из них, которая сидит спиной к залу, так, чтобы оставшаяся могла видеть их, не

оборачиваясь и не чувствуя себя неловко от этого. А потом, на половине танца, он приглашает и

другую. И, главное, всё это смело и уверенно. А они пришли как воры. Общественное мнение их,

понимаете ли, давит. Да дело тут не в сильном общественном мнении, а в их собственной

слабости. И в первую очередь, в слабости его.

* * *

Тони, несмотря на их договорённость, нет дома. И это первый случай, когда он входит в её

квартиру, воспользовавшись своим ключом. Когда-то они говорили об этой возможности как о чём-

то важном и символическом.

Нащупав выключатель и включив свет, Роман скидывает куртку, проходит и садится в кресло.

Весь сегодняшний день проведён за учебниками по электротехнике (из сетей ожидается комиссия

для принятия аттестационного экзамена). От схем и инструкций шум в голове. Пока Тони нет

(наверное, она задерживается в интернате) можно и отдохнуть. Он берёт будильник и на всякий

случай заводит его сразу на половину второго – Тоня сегодня может и вовсе не прийти.

Расслабляясь, Роман вытягивается в кресле, но отключиться не выходит. Помучившись минут

десять, переходит на кровать, но сна нет и там. Мешают звуки на лестничной площадке: кто-то

выходит из соседней квартиры, кто-то, сильно топая, поднимается по гулким деревянным

461

ступенькам. Хорошо бы не прислушиваться ни к чему, да в чужой (всё-таки в чужой) квартире не

получается. Потянувшись и подняв руки, Роман цепляет гитару, висящую над кроватью. Кармен всё

мечтает научиться играть, но терпения у неё тоже не достаёт. Сняв гитару, Роман кладёт её на

грудь и лежит, тихонько перебирая струны. «Эх, Серёга, Серёга, так и не преподал ты мне ни

одного из своих музыкальных уроков… Какая это глупость – быть таким интересным человеком,

таким талантливым музыкантом, а кончить так банально! Да, Серёга, – мысленно вскинув глаза на

его образ, думает Роман, – у меня нет таких талантов, какие были у тебя, но меня из этой жизни и

клещами не вытянешь…» А ведь друг-то снился и сегодня. Не гитара, так и не вспомнил бы про

это. Удивительно, что Серёга хотя бы мельком, как в глубине сцены, проходит и по всем другим

снам. И как раз эта-то его ненарочность убедительней всего. Она делает его существующим

совершенно естественно. Но в сегодняшнем сне