Точка возврата - Мария Ильина

— Вы, может, объясните мне, наконец, где Лада? Почему Валерка волнуется? И вы ни с того ни с сего приехали! — в голосе капризные нотки с переходом в истерический визг. — Или с ней снова беда, отвечайте!

Что уж тут отвечать? Когда самому все неясно. Описал коротенечко, смягчая, как мог. В глазах матери мгновенно высохли навернувшиеся слезы, сверкнуло хищное любопытство:

— Так она с бандитом уехала?

Макса покоробило от этого крикливого слова с душком бутафории. И одновременно осенило: дура ничего толком не знает о дочери, только на свиданки бегает да хвостом крутит.

— Вы не в курсе, с кем Лада общалась последнее время? Может, друзья, знакомые? — он не рассчитывал на адекватный ответ, просто проверял на всякий случай.

— В том-то и дело, что ни с кем! Людей сторонилась, даже нас с Валеркой, все о Тошке говорила, на кладбище каждый день ездила, на могилке сидела. Зачахла совсем, — лицо матери пошло пятнами. — Ну, виновата я, не смогла толком поддержать. Не умею долго горевать! Малыша не вернешь, а жизнь продолжается. Вы не думайте, что я плохая, просто слабая! — взгляд просящей прощения маленькой девочки.

Макс встряхнулся, стараясь не вдаваться в эмоции. Что толку осуждать?

— Если она вдруг объявится или вспомните что, звоните!

Возвращался Макс долго, пробки восемь баллов и никакого просвета. Опять на работу, а как хотелось бы домой, к семье. «Катерина думает, что от нее бегу. Это не так, совсем не так! Как объяснить?» Насыпал растворимый кофе в кружку, плеснул чуть теплой воды, сахар давно кончился, купить — руки не доходят. Отхлебнул. «Гадость!» Поморщился, закурил. «Итак, что имеем? Сбежала, скорее всего, девка от мамаши подальше. Не любит, видите ли, горя, а кто любит? Разве что психи! Об этих тоже следует подумать, если Лугов, конечно, не врет. Прикольно он про дедушку надумал, красиво даже, только неактуально. На кладбище надо бы кого-нибудь послать, проверить, может, окрутили ее "стервятники" из тех, что над могилами кружатся, на смерти наживаются. Всякие там бабки-колдуньи, сектанты и прочая сволочь».

Вызвал молодого опера Кольку, второй месяц всего работает, еще халтурить не научился, старается. Парень пришел быстро, маленький, юркий, на вид больше шестнадцати лет не дашь, светленький, неприметный. «Хорош для "наружки". Никто не подумает, что мент, пацан — и все». Макс принялся втолковывать оперку, что от него требуется. Тот слушал, кивал, затем спросил:

— Как же с Олесей Никоновой быть? Вы мне поручили наблюдение. Чтобы я доложил, если Шредер появится.

Макс отвернулся скрыть смущение. «Это ж надо так лопухнуться! Совсем из головы вылетело. Да и не придет туда гад, осторожный до жути. Стоп, так, может, он учуял чего? И теперь от себя отвести пытается, чтобы мы другим ракурсом занялись, про него забыли?» Не идея, не версия — просто игра ума, предчувствие смутное, необоснованное.

— И что там надыбал? Неделю наблюдаешь, а не слышно от тебя ничего! — побольше строгости в голосе.

Парень покраснел, смутился:

— Да ведь не появлялся у нее никто! И сама она не такая, чтобы его девкой быть. Тут ошибка, по-моему! Я все хотел сказать, но…

«Этого еще не хватало!»

— Я слушаю!

— Хорошая она, добрая, каких поискать! Помогает всем, просто так, с радостью. То с ребенком посидеть, то бабке-соседке продукты принести. Старухи ее в один голос хвалят.

— Ты спрашивал?!

— Нет, что вы! Случайно услышал, на скамейке у подъезда сидел.

— Засветился, значит, вот и спугнул Шредера! Нельзя на глазах ошиваться, всему тебя учить надо! Так что завтра с утра дуй на кладбище! Сейчас все объясню. Олесей я сам займусь!

Мальчишка ушел обиженный, дверью хлопнул. «Может, зря я так с больной головы на здоровую! Сам прозевал, недоглядел». Макс поморщился, закурил. Дело делать надо. Ничего не хотелось. Кругом тупик и думать не хочется. «Может, правда потолковать с этой Леськой начистоту? Ждать там явно нечего. Попробовать копнуть в сторону Шредера? Неплохо бы, но уже почти восемь. Надо вставать, завтра поздно будет!» За окном сумерки, промозглая сырость. Филин поднялся, кряхтя, как древний старик. «Никуда не годится, совсем форму потерял! Пойду пешком, хоть прогуляюсь!»

Темный двор, единственный фонарь вдалеке, на лужах рыжеватая рябь. В очередной раз порадовался умению ориентироваться на местности. Легко запоминал любую, самую путаную дорогу, никогда не терялся даже в детстве. Вспомнились лес, земляника, солнце, ватага мальчишек, колючие ветки, болото и полный тупик. Он, Макс, тогда вывел всех, как мальчик-с-пальчик из сказки, только без камешков на дороге, а просто так, по наитию.

Настроение стало лучше. Филин нажал кнопку звонка. Дверь открылась быстро, без вопросов. Долговязая марсианочка в джинсах и водолазке, аккуратная, светлые волосы по плечам. Не дал слова сказать — взмахнул удостоверением, шагнул вглубь квартиры, она растерялась, прижалась к стене. «Вот так все вы пятитесь, будто перед захватчиком!»

— Я узнала вас! Там, у метро, дверью… Вы — Макс, простите, Максим Владимирович! Неужто следили за мной?! — в слегка раскосых глазах такое изумление, что просто смешно.

— Не бойтесь, мы вас ни в чем не подозреваем. Расспросить хотели как свидетеля.

— А я ничего такого не видела, иначе сама к вам бы пришла. Разве можно равнодушной быть?

— Сейчас все объясню. Куда пройти можно?

— Ой, простите! Давайте на кухню. Чайку попьем! Пирожки с яблоками?

— Не откажусь, — вспомнил, что не ел с самого утра, желудок заурчал, будто разбуженный зверь.

Пирожки удивительно вкусные, и чай свежий, крепкий, не из дешевых. Удивился искренне: молодые одинокие девушки обычно готовят кое-как, смотреть противно, не то что в рот взять. Надкусил четвертый пирожок и спохватился:

— Здорово у вас получается! Для себя одной печете или есть для кого?

— Если вы про мужа, то нет его, сами наверняка знаете. А для кого испечь, всегда найдется. Вот о соседской Данке кто позаботится? Болтается целый день во дворе, холод, жара, дождь, снег — без разницы. Семь лет девчонке, в школу бы ходить, да устроить некому. Готовить надо, бумажек кучу собирать, мороки выше крыши! Мать-алкашка сбежала, отец работает. Ребенок сам по себе. Так приглашаю ее на пирожки, сидим, болтаем.

— Ну и ну! Вы что же, верующая?

— Почему, если что-нибудь хорошее сделаешь, то сразу верующая?! Разве просто так нельзя? — возмутилась, покраснела, взглянула не свысока, а сверху, из космоса.

Макс ощутил себя серой помойной крысой, знающей толк лишь в мусоре. Будто вылез из липкой консервной банки и нечаянно увидел звезды. Аппетит сразу отшибло, и что сказать, не находил никак. Наверное, усталость накопилась и вылилась в отупение. Молча, оглядывал кухню, словно стены могли указать на изъяны хозяйки, выдать ложь и неискренность. Это дало бы точку опоры. «Ремонтик, видно, был недавно, не всерьез, а так, копеечная косметика, столешница новая, а столы старые, тщательно отмытые. Печка, чайник — дешево и функционально. Все светленькое, в голубых тонах, радостное, простое, опять не за что зацепиться! И главное — ни следа мужского присутствия».

— Может быть, еще чаю?

— Давайте! — дернулся, побледнел, будто уличенный в бессилии. Не глядя, отхлебнул из чашки, обжегся, шепотом чертыхнулся.

Она всплеснула руками, посмотрела сочувственно, без сдавленных смешков. Длинные тонкие пальцы перебирали край скатерти, двигались медленно, как щупальца морской звезды под прозрачной толщей воды. «Ну, пойми ее! Иначе ты зря засветился! И вовсе она не уродина, просто иная, слепленная не совсем по стандарту, вроде необычной игрушки. Чебурашки, например.» От такой ассоциации должно было стать смешно, но почему-то не выходило. Тоскливо, муторно. Скорее переходить к делу. Если чутье не обманывает, убийство ребенка должно тронуть ее, расшевелить. Филин спотыкался о собственный торопливый формализм, понимая, что как обычно — нельзя, нужно достучаться до чувств. А с этим было туго, не умел, другое дело — прижать заведомо виновного, сыграть на страхе. Заговорил, смущаясь, будто школьник на собрании. На ум приходили одни лишь штампы, сухие, вроде старого газетного хлама: безвинный младенец, убитые горем родители, банда подростков. Она слушала серьезно и очень внимательно, не перебивая, а будто обдумывая что-то. Когда Макс кинул в разговор слово «Шредер», на ее лице не отразилось ничего, уловка пропала даром. Вытащил последний козырь: сим-карта на липовое имя, купленная у метро.

— Что в этом такого? Все почти так покупают «симки». Я уж и не помню даже.

— Но с вашей звонил преступник! Шредер! Кличка ничего вам не говорит? — Макс начинал раздражаться.

— Шредер? Впервые слышу. Правда! Если вы так сложно подбираетесь к моему парню, то он — Виктор, без всяких кличек. Я действительно покупала «симку» по его просьбе, ну и что? Не мог он убить младенца! Не мог — и все! — разволновалась, разнервничалась.