Воспоминания одной звезды - Пола Негри

Когда наутро меня разбудила мама, она принесла мне прямо в постель поднос с горячим какао и сдобными булочками, на которые намазала толстый слой масла и клубничное варенье. Следом появилась Ванда с кипой газет в руках, и в глазах у нее стояли слезы. Она разложила газеты по всей постели, залитой солнечными лучами, и с непередаваемым восторгом в голосе воскликнула: «Ты — настоящая звезда!!!»

Первым делом она подсунула мне театральный обзор самого старого и наиболее уважаемого театрального критика Варшавы с рисунком, где была изображена я… В первом абзаце критик вспоминал, как блистательно Анели играла сама Моджеевская, и горестно сокрушался, сколь сильно с той поры упал уровень мастерства сегодняшних актрис… Во втором абзаце он заявил, что его уже немолодое сердце ощутило новую надежду с появлением восхитительной юной актрисы по имени Пола Негри. Дальше критик в целом тепло отзывался о постановке, а в последнем абзаце написал: «С тех давних пор, когда я был еще молод и влюблен в Хелену Моджеевскую, ни одна из актрис не смогла очаровать меня так, как это удалось Поле Негри вчера. Я не просто умоляю, чтобы руководство нашего уважаемого, однако все же несколько замшелого „Розма́итóшьчи“… нет, я прямо-таки требую, чтобы все они обязательно побывали в Малом театре, дабы эта обворожительная чаровница напомнила им, на что способны юность, энтузиазм, энергия, красота и как это способно проявить себя на театральной сцене». В этот день у меня на время ланча была назначена встреча с Гулевичем в Оперном кафе. Когда я пришла туда, метрдотель отвесил мне низкий поклон: «О, мадам Негри, примите мои поздравления с вашим триумфом. Для нас большая честь, что вы пришли к нам. Прошу сюда. Его превосходительство ожидает вас».

Я подавила смешок: мне еще нет и пятнадцати, а меня уже величают «мадам Негри», да кто — самый высокомерный и заносчивый метрдотель Варшавы… Пока я шла за ним через всю террасу к тому месту, где стоял Гулевич, я чувствовала, как на меня уставилось множество глаз, слышала, как негромко называют мое имя. Неужели прошло уже восемь лет с того момента, как я впервые оказалась здесь, когда мы с мамой пришли отметить мое поступление в балетную школу? Все сбылось — и данное мною обещание, и моя мечта. Настал тот самый день, о котором мы тогда, раньше, говорили, и, о да, он оказался именно таким чудесным, каким я его себе представляла! Около моего места на столике высилась бутылка шампанского и лежала бутоньерка с очаровательными ландышами. Распорядитель еще раз поклонился мне: «Это от нашего заведения, мадам. Желаем успехов!»

Когда он удалился, я радостно поздравила себя с произошедшим и, наконец, взглянула на Гулевича, который, подмигнув, принялся подтрунивать надо мною:

— М-да, придется мне использовать твое имя, чтобы зарезервировать столик в этом заведении… Ну, как тебе нравится быть той, о ком говорит вся Варшава?

— Лучше не бывает! — рассмеялась я. — Но я понимаю, что это лишь на один день, сегодня. — Я поднесла цветы к своему лицу и, глядя прямо в нежные лепестки, добавила: — Все продлится не дольше, чем эти цветы останутся свежими.

— Что ж, наслаждайся тем, что есть сегодня, — кивнул он, потрепав меня по щеке. Официант наполнил бокалы, и Казимир, подняв свой, произнес: — Да здравствует новая звезда театра!

Выпив шампанское до дна, он выждал некоторое время, потом сказал:

— Эти люди, из «Розма́итóшьчи», меня вконец замучили.

Хотят, чтобы ты пошла к ним.

— Лестно слышать, но это невозможно. Я ни за что не уйду от Юзефа.

— Даже если тебе предложат самой выбирать главные роли в Императорском театре?

— Мы в понедельник начинаем репетировать Зудермана[46]. И не мне вам говорить, насколько сильно роль девушки в «Гибели Содома» отличается от Анели. К тому же ставит пьесу Юзеф…

— Пола, мне кажется, ты не понимаешь, в чем дело… Тебе предлагают Хедвиг в новой постановке «Дикой утки» в «Розма́итóшьчи» и роль Ганнеле у Гауптмана[47]. И это только те роли, которые мы обсуждали с ними. Ты можешь играть там что угодно, все что захочешь. Обо всем можно договориться. Это было невероятное предложение. Конечно, мне следовало бы тут же крикнуть «Да! Я принимаю его», но почему-то неожиданно мне вспомнились все перипетии работы с Юзефом плюс предалась раздумьям, что же могло означать то краткое, загадочное мгновение, которое сблизило нас накануне вечером… Я ни за что на свете не могла бросить его, хотя, думаю, сам Подемский первым бы сказал, что главное — карьера, а все прочее не суть важно. Подобные противоречивые чувства были для меня в новинку. На сцене, во время представления, я умела бесстрашно изображать полный спектр женских эмоций, а вне сцены… мне же еще не исполнилось и пятнадцати, и мой жизненный опыт был куда меньше, чем у многих моих сверстниц. Что ж, реальность поставила передо мною серьезные проблемы, но не было ни сценария, ни какого-то текста, которому я могла бы следовать. Я не понимала, чего ждут от меня и как реагировать на происходящее, — в общем, я пришла в полный ужас…

Остаток того дня я провела в ожидании, что смогу встретиться с Юзефом, снова увидеть его, однако он за весь вечер даже не показался за кулисами, как, впрочем, и до конца недели… Я знала, что он где-то тут, в театре, так как присылал записки, отмечая качество исполнения роли. Я не понимала, почему он избегал меня, и оттого невероятно страдала.

Пола Негри, 1920-е годы

Когда я наконец встретила его на первой читке пьесы Зудермана, решила, что сделаю вид, будто ничего особенного не случилось. Я пыталась вести себя беспечно, была с ним кокетлива, немного подкалывала. Например, сказала ему, причем с улыбкой, скорее поощрительно, нежели с обидой:

— Все ко мне заходят, хотя бы на минутку, все, кроме того, кого мне хочется видеть… Отчего ты вдруг ведешь себя так, будто мы незнакомы?

Он ответил кратко и отчужденно:

— Ты, по-моему, получала мои записки…

— О том, как я играю… ну да…

— А разве я обязан обсуждать с тобой что-то еще? Пани Негри, вам и так все в Варшаве отдали свои сердца. Можно хотя бы моему сердцу остаться в целости и сохранности?

Сказав это, он быстро удалился. Я что-то сделала не так?

Непонятно. Я не понимала ни себя, ни его — я вообще ничего не понимала…