Одноклассницы - Дикий Носок

никак не могла быть она. Ни капельки не похожа. Да, после смерти люди меняются. Но не настолько же?

Случайно Марина поймала укоризненный взгляд прицерковной бабули. Причина недовольства была очевидна – Марина не крестилась в определенные моменты, когда почти все остальные делали это. Ну что же поделать? Она не знала когда, да и не умела. С православием, впрочем, как и со всеми прочими религиями, они существовали в параллельных, никогда не пересекающихся вселенных. Говоря начистоту, если бы Марине пришлось выбирать себе религию, как отрез ткани в магазине, то она предпочла бы католичество. Католические службы в сопровождении органа казались ей завораживающими, торжественными и одухотворенными. Православные – тоскливыми и давящими. К тому же у католиков было существенное преимущество – скамейки в храмах. Куда проще думать о вечном, если у тебя не болят ноги.

Марина снова поймала себя на том, что мысли разбегаются, как тараканы, и путаются, где попало, потому что думать о главном – о смерти – было страшно.

Церковь, обманчиво маленькая снаружи, внутри оказалась просторной, гулкой, холодной, пустоватой. При дыхании изо рта вылетал пар. Отпевание продолжалось около получаса. Потом все присутствующие выстроились в очередь и гуськом потянулись к гробу, прощаться: целовали покойницу в лоб или просто замирали на мгновение рядом и шли дальше. Марина тоже пристроилась в очередь, раз уж так полагается. Хотя видеть подругу такой вовсе не хотела. Не желала помнить эту желтую остроносую маску, лучше помнить живую. Теперь боялась, уже не получится.

Прощание закончилось. Гроб закрыли. Люди потянулись на улицу, расселись по машинам и поехали на кладбище вслед за автобусом ритуальной службы. На кладбище для прощания места не было. Там вообще не было места. По узким, занесенным снегом дорожкам, к могиле, в которую опустили гроб, подходили тоже гуськом, по одному, бросали по три горсти мерзлой земли сверху и пробирались за кладбищенскую ограду, освобождая место другим. Оттуда, где оказалась Марина, видны были только мельтешащие черенки лопат и слышен гулкий грохот сыпящихся комьев мерзлой земли.

У могилы оставались стоять только двое: мальчик лет семи и мужчина, держащий его за руку. Оба были спокойны. Тимоша не понимал конечности происходящего в силу возраста. Сергей умел держать эмоции в узде.

Поминки – тихие, чинные, благопристойные, вполголоса – быстро переросли во встречу клубов по интересам: коллеги с одной работы, коллеги с другой, немногочисленные родственники, они с Оксаной и Сергей с ребенком, как неприкаянные. Они бы может и вовсе не пошли сюда, в компанию почти незнакомых людей, но поминки – то самое место, где можно узнать все, без исключения, подробности жизни и смерти усопшего. Информацией с трагическим лицом (непонятно, правда, почему, отношения у них всегда были натянутыми) поделилась Елена – супруга Иринкиного брата.

Все оказалось просто. Рак. Когда диагностировали, было уже поздно. Мучить себя бесполезным лечением Ирина не стала. Уволилась с работы за два месяца до смерти и проводила время сыном. И никому ничего не сказала. Ни родственникам, ни друзьям. Не хотела обременять, не хотела раньше времени быть похороненной сочувственными взглядами. Просто жила те крохи времени, что остались с сыном. Получилось так, что единственным посвященным оказался отец Тимоши. И видимо только потому, что она надеялась оставить ему ребенка. Как это было похоже на Ирину! Если подумать, то по-другому она поступить и не могла. Не в ее это было характере. Тем сильнее был шок для окружающих.

Вот и все. Была и нет.

***

На похоронах Оксана терялась дважды. Первый раз пришла в себя в церкви. Стала с испугом озираться на сумрачную толпу стоящих вокруг людей. Но тут обожгла пальцы едва не упавшей свечой и все вспомнила. Оглянулась, не заметил ли кто. Марина с отсутствующим взглядом ушла в себя. Все в порядке.

Второй раз отключилась, всего на мгновение, уже за поминальным столом. Очнулась – стопка в руке, шницель на тарелке, чинные шепотки кругом. Что это за пьянка? Не о ней ли говорят? С недоумением выслушала какую-то незнакомую женщину о том, какой отзывчивой и безотказной была Ирина Александровна и тут вспомнила, выпила, не чокаясь, включилась в беседу с соседкой по столу.

Она уже привыкла с таким отрубонам. И ощущала себя телевизором, на котором кто-то переключает каналы: один канал – темный экран – другой канал. Выпадения из реальности длились не дольше нескольких секунд. Но вот на то, чтобы вспомнить кто, где и с кем она сейчас требовалось все больше и больше времени.

Лера. 20 лет.

Лера вышла из ванной комнаты и в то же мгновение ей в висок врезалась тяжелая фаянсовая кружка. Ее любимая, с собачкой. Девушка инстинктивно закрылась рукой, но опоздала, разумеется. Массивная кружка скатилась с плеча, облив ее остатками чая, и грохнулась на пол. Лера даже не удивилась тому, что она не разбилась. Краем глаза девушка заметила метнувшуюся в спальню тень. Она подняла злосчастную кружку и отнесла ее на кухню, попутно глянув в зеркало. Черт! Стопудово, синяк будет.

«Мам, ты что, сдурела?» – возмущенно заорала Лера. Но едва ступила в прихожую, как ей на голову вновь обрушился удар. Труба от пылесоса со щеткой на конце, полая и легкая, вырубить Леру, конечно, была не способна, но зато запросто сковырнула со стены висевшее там зеркало. Оно сползло по стене громадной дождевой каплей, на мгновение задержалось вертикально, так что Лера успела выдохнуть: «Пронесло», шмякнулось плашмя на пол и разлетелось на осколки. Уворачиваясь от ударов пластиковой трубой, Лера пробежала босыми ногами по осколкам, нырнула в ванную комнату, заперлась и уже оттуда испуганно завопила: «Мам, ты чего? Совсем обалдела?» Испугали ее вовсе не удары невесомой палкой, а какая-то нечеловеческая отрешенность во взгляде матери. Словно это не она была вовсе, а посторонний, ко всему равнодушный человек. А главное, – мать не произнесла ни слова.

Из порезов на ногах понемногу сочилась кровь, оставляя неприглядные пятна на прорезиненном голубом коврике. Лера переминалась с ноги на ногу и прислушивалась к происходящему за дверью. Там было тихо. Девушка приоткрыла дверь и в щелочку обозрела прихожую. Матери видно не было. Но цепочка окровавленных следов вела в спальню. Она тоже порезала ноги об осколки зеркала. Лера на цыпочках двинулась в спальню. Мать с напряженным лицом стояла в дальнем углу, держа перед собой трубу от пылесоса со щеткой на конце.

«Снова потерялась,» – сообразила девушка. – «Сейчас очнется. Вот смеху то будет.»

Но минута шла за минутой, а мать никак не приходила в