Одноклассницы - Дикий Носок

Оксана. 44 года.

«Женщина, Вы с ума сошли? Мы ее не возьмем,» – категорично заявила врачиха в приемном покое.

«Как это не возьмете? Вы на неё только взгляните. Да она же еле ходит. Хромает на обе ноги. И температура прет вверх,» – возмутилась Оксана.

Выглядела Нюшина и в самом деле скверно. Одна ее нога была ровно вдвое толще другой. Из-за чего даже штаны натянуть на нее не получилось и Оксана, порывшись в Наташкином шкафу и не найдя ничего подходящего, кроме каких-то засаленных маек, привезла ее как есть – в домашнем халате. Наташка сидела квелая и безучастная ко всему, привалившись к стене и прикрыв глаза. Колено правой ноги, похожее на вилок краснокочанной капусты, выпирало из-под полы халата. Стопы тоже были не в порядке, причем на обеих ногах, – бесформенные, то ли опухшие, то ли отекшие.

«Нет, нет и нет. Не возьмем. Она же психическая. А если сейчас в палате занавески подожжет? Или на кого набросится? Кто будет отвечать? Нам охранника к ней приставить персонального, чтобы не зарезала кого? А на ночь связывать? Или Вы сами караулить будете?»

«Нет у вас никаких занавесок,» – мрачнела с каждым словом Оксана. – «Я ее с детства знаю. Она даже в школе обычной училась, не в специальной. Она и мухи не обидит.» По глазам врачихи было понятно – умолять бесполезно. Оставалось ругаться.

«Везите ее в дурку.»

«Да возила уже,» – разозлилась Оксана. – «Они не берут из-за ноги. Такое, говорят, мы не лечим. А если она тут у нас умрет без необходимой медицинской помощи? Я ее больше никуда не потащу. Не хотите брать, выкидывайте на снег. А я сейчас знакомым телевизионщикам позвоню. То-то будет сюжет для новостей, как вы, свои задницы прикрывая, человека умирать оставляете.»

Врачиха заколебалась.

«Подождите здесь,» – наконец бросила она и ушла наверх. Вернулась через четверть часа в сопровождении еще одного доктора – пожилого и лысого как чупа-чупс. Тот долго листал Наташкину карточку, распухшую до размеров двухтомника «Войны и мира», осматривал ее ногу и задумчиво почесывал подбородок. Оксана молчала, боясь спугнуть удачу.

«Привезите из дурки справку сегодняшним числом, что она не опасна для окружающих и пусть кто-нибудь из родственников постоянно находится с ней здесь,» – велел он.

Оксана приняла его слова за истину в последней инстанции, облегченно выдохнула и снова помчалась в дурку. Пристроив, наконец, Нюшину, она с чувством выполненного долга отправилась домой, из машины позвонив Наташкиной дочери. Девушку до того дня Оксана видела всего несколько раз. Та была общительной, смешливой, глуповатой, ничуть не похожей на тихую, застенчивую дурочку – мать. Ее отец сбежал от Наташки еще до рождения дочери. Но с радаров не пропал. Иногда помогал материально.

Ему же, бедолаге, пришлось хоронить и бывшую жену, которая, проведя в больнице две недели, умерла, и ее мать-пенсионерку – лежачую после инсульта, разбившего ее полгода назад.

«Она умерла от голода и жажды в куче собственного дерьма. Ты можешь себе это представить?» – чуть не рыдала в трубку Оксана. – «Эта дура – Наташкина дочка, в больницу к матери ездила каждый день. Я ведь звонила, проверяла. Была ли там от нее хоть какая-то польза – это другой вопрос. А у нее дома в это время лежала умирающая бабка, которая только мычать и могла. Она за ней не ухаживала, потому что обычно это делала мать. И на вонь внимания не обращала, пока соседи не пришли и полицию не вызвали. Ты можешь себе это представить? О, Господи! Я с ума сойду!»

«Оксанка, ты это брось. Уж тебе себя упрекнуть не в чем,» – пыталась успокоить ее Марина. – «Кто еще стал бы носиться с Нюшиной, как с писаной торбой, пристраивая ее в больницу? Иначе там было бы два трупа. А ее дочь, похоже, еще более придурочная, нежели мать. Вот кому точно в психушку надо.»

«Она уже там,» – мрачно сообщила Оксана. – «По ходу, если окажется, что она одна жить не может, то она там и останется. Или отцу придется что-то решать. Бедный мужик. Даже жалко его. Связался на свою голову с семейкой сумасшедших.»

«Вот уж счастье то ему привалит,» – согласилась Марина. – «А нормальная семья у него есть?»

«Есть. Жена и ребенок. И как я про бабку не подумала?» – снова начала сокрушаться Оксана. – «Ведь даже не екнуло нигде.»

«С чего тебе о ней думать? Все. Забудь и выброси из головы.»

Ирина. 45 лет.

«Я в любом конфликте на стороне евреев,» – с жаром воскликнул неизвестный демагог из-за забора. – «Евреи – цивилизованные люди! Если им не нравится политика соседнего мусульманского государства (а все они вокруг Израиля являются таковыми), то они не выходят громить магазины в Лондоне и жечь частные автомобили в Париже. А мусульмане, арабы то есть, – первым делом. Хотя и британцы, и французы здесь вообще ни при чем.

Евреев я не боюсь. Встретив на улице группу еврейских подростков ты что сделаешь? Правильно. Ничего. Ты не обратишь на них внимания и пойдешь дальше. А при встрече с группой арабов любой нормальный человек спешно переходит на другую сторону улицы. И это как минимум. В арабские кварталы любого европейского города даже полиция не рискует соваться.

Этим дикарям до цивилизации еще лет триста лесом, тогда они, может быть, будут способны к более конструктивному диалогу, чем резать глотки неверным. И не надо считать меня расистом, шовинистом или кем там еще сейчас быть нельзя. Это элементарный здравый смысл. И более ничего.»

Привалившаяся к забору с другой стороны Ирина мысленно поаплодировала болтуну, тот явно был подшофе, но мысли излагал пока ясно. Голос у демагога был незнакомый, хриплый, надтреснутый, будто перцем посыпанный. Его незримый собеседник был способен только на смешки и междометия. Ирина плотнее привалилась спиной к забору и вытянула ноги. Пока она прореживала морковь, колупаясь с мелкими, тщедушными, путающимися друг за дружку побегами, колени затекли.

Ездить в деревню, в родительский дом Ирина начала пару лет назад. Ведь половина дома все же принадлежала ей. После многих лет натянутых отношений с братом Володей налаживать их было тяжело. Ирине здесь были не рады и откровенно это показывали. Вовкина супруга Елена, до сего бывшая в доме полноправной хозяйкой, не переставая стенала по поводу тесноты и невозможности отдыхать от трудов праведных в таких условиях. Сам Вовка угрюмо молчал. Ирина не обращала внимания.

Они с Тимофеем заняли ее бывшую комнату.