Одноклассницы - Дикий Носок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова приходилось полагаться только на саму себя. Она уже отвыкла от такого экстрима. Первым делом Елена сдала квартиру и сняла другую поменьше в районе попроще. На скандал, устроенный Алексом – переезжать он, видите ли не хочет, друзья у него, школа, – не обратила ни малейшего внимания. Кого интересует его мнение? Школу, кстати, тоже пришлось поменять. Платить умопомрачительные деньжищи за старую она не собиралась. Отношения с сыном, и так не очень близкие, с тех пор совсем разладились. С каждым днем он становился все более невыносимым, а сейчас, в 14-ть вообще мать ни в грош не ставил.
Елена добралась домой к полуночи. Расписанный граффити подъезд не спал никогда. Где-то наверху курили и гоготали. Сладковатый запах расползался по лестнице. А вот в квартире было пусто и тихо. Этот паршивец опять где-то пропадал. Вот и хорошо. Ей бы сейчас спокойно принять душ и выспаться. Завтра с утра снова на смену.
В шесть утра, когда зазвонил будильник, Алекса дома по-прежнему не было. Зевая, Елена заглянула на кухню, приоткрыла дверь в ванную комнату и вошла в комнату сына. И мгновенно проснулась. Их ограбили. Дверцы встроенного шкафа были распахнуты, на полу валялась куча одежды, но явно не вся, что там висела. На столе отсутствовал ноутбук, колонки и всякие прибамбасы для игр, в которых она плохо разбиралась. Со стены исчез телевизор.
Елена бросилась в свою спальню. Шкатулка с украшениями была пуста, кроме тех сережек, что торчали сейчас у нее в ушах. Елена побежала на кухню. Там, на дне красивой жестяной банки с надписью «Рис» по старой семейной советской традиции она хранила заначку. Небольшую. Её, разумеется, тоже не было. Только опустившись в шоке на стул, Елена заметила исписанный листок в блокноте. Блокнот обычно лежал где-нибудь на кухне и являлся средством общения между матерью и сыном. Елена составляла там список необходимых покупок или писала записки Алексу.
«Я ушел,» – коротко и непонятно гласила надпись. Записка, понятное дело, была от сына.
«Куда ушел?» – размышляла Елена. – «Зачем он мне это написал? Раньше никогда не писал.»
«Да он сбежал из дома!» – вдруг осенило Елену. Все встало на свои места. Этот паршивец обокрал ее и сбежал из дома! Бог мой, половина седьмого, она на работу опоздает!
Двенадцатичасовые смены были испытанием для ног, спины и лицевых мышц. Как всякий типично русский человек, круглосуточно дежурно улыбаться Елена не привыкла. А расплываться в лицемерной улыбке приходилось перед каждой старой перечницей, покупающей копеечный цветочный горшок, чтобы посадить траву для своих сорока кошек. К концу смены на лице Елены застывала гримаса дружелюбно-угрожающего оскала. Она избавлялась от нее, как только снимала униформу, и включала привычный режим «а не пошли бы вы все на х …». Но только не сегодня.
Елена расставляла на стеллажах пластиковые ведерки с краской. Мистер Горовец, несколько минут молча взиравший на нее, совершенно неожиданно подхватил пару ведерок и включился в процесс. Своим искушенным женским нутром Елена чувствовала, что происходит нечто необычное. Выглядеть сексуально в зеленой униформовской футболке не смогла бы и Ким Кардашьян, но приходилось выжимать максимум из того, что было. Елена выпрямила спину, выпятила грудь и со взглядом художника стала поправлять банки, и без того стоявшие ровно, точно по линеечке. Мистер Горовец сопел за спиной. Потом кашлянул. Елена, с вопросительной улыбкой на губах, немедленно обернулась.
Глядя куда-то мимо нее, в отдел, где кучковались ехидные садовые гномы, Мистер Горовец пробурчал: «Не хочешь пропустить стаканчик после смены?» Фамильярность была хорошим признаком.
«Конечно, с удовольствием,» – с улыбкой захлопнула мышеловку Елена.
Поздно ночью, куря в форточку, чтобы не сработала пожарная сигнализация, она самодовольно осматривала добычу в своей постели. Мистер Горовец или Энди, как он попросил называть его в неформальной обстановке, спал, широко раскинув руки и ноги. Его рыхлый, похожий на большой пельмень живот мерно вздымался. Во сне он храпел, сопел и пускал газы. Елена принесла из кухни и поставила на столик бутылку воды, стакан и упаковку быстрорастворимого аспирина и тихонько прилегла боссу под бочок.
Энди был дважды разведен. Чем черт не шутит?
Подруги. 47 лет.
Попик, одновременно тщедушный и неповоротливый своих длинных одеяниях, монотонно читал то, что полагается в таких случаях, стоя лицом к гробу с покойницей. Марина с трудом разбирала лишь отдельные слова в его бормотании. Второй поп (хотя скорее всего священнослужитель, помогающий вести службу назывался как-то иначе) ходил кругами, размахивая дымящимся горшком. Смутно припоминалось слово кадило. Марина впервые была в церкви с целями иными, кроме как экскурсионными. Действо было ей в диковинку.
Народ толпился чуть поодаль. У каждого в руках горела тоненькая свечка, сунутая в руки бабулькой в платочке из тех, что обычно лают при входе на женщин с непокрытыми головами. Она же бойко объяснила кому где встать и что делать. Сама пристроилась сбоку, готовая коршуном броситься на виновного в малейшем непорядке. Заупокойная служба (или отпевание?) шла своим чередом. В голове у Марины всплывали всякие церковные словечки, почерпнутые преимущественно из книг: литургия, аналой, епитимья, причастие, всенощная и прочее. Она не могла сосредоточиться ни на одном. Да она вообще ни на чем не могла сосредоточиться последние два дня, с того момента, как мужской голос по телефону сообщил ей о смерти подруги, а также о времени и месте похорон.
Марина изо всех сил старалась не смотреть туда, на гроб с пошло-красной обивкой и горой гвоздик. Но взгляд, поблуждав по церковным стенам, неизбежно возвращался к нему. Нечто, лежащее в гробу никак не могло быть ее подругой. Они виделись чуть больше месяца назад, прошвырнулись вместе по книжному магазину, выпили кофе. Она не выглядела больной. Может быть немного усталой. Нечто в гробу больше напоминало восковую куклу. Оно было желтым, с заострившимся длинным носом и запавшими щеками. Это
