Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
СНОВА ЗВОНИТ ТЕЛЕФОН, и я выскакиваю из кровати, чтобы взять трубку. Преподобный Клем Бибблер хочет меня видеть. Когда я появляюсь в церкви, уже два часа ночи, а отец Драбса сидит на задней скамье, шепотом творя молитвы.
Я сажусь рядом. Скрипят стропила и ветви белого дуба царапают черепицу. Можно себе представить, как тут было сорок лет назад: дети открывали свои учебники и вынимали ручки, пока моя бабушка выводила на доске формулы и подчеркивала союзы. Даже когда в моих ушах звучат молитвы преподобного, сбоку лежит молитвенник, а перед собой я вижу крест и алтарь, у меня нет ощущения, что это на самом деле церковь.
В помещении больше не царит чистота. Повсюду разбросаны обертки, бутылки и объедки. Он остается здесь дни и ночи в надежде, что его вера, его пропавший сын или его отсутствующая община вернутся. Две веревки, ведущие к шпилю, потрескались и перекрутились. Колокол еще раскачивается, и нескончаемый звон давит мне на грудь, раздается в голове.
На нас обрушилась удушающая жара, но преподобный Бибблер все равно не потеет. Когда он заканчивает молиться, выпрямляется и изумленно смотрит на меня. Кивает, и мускулы на его черном лице двигаются несимметрично. Он выглядит так, словно попал в ловушку воспоминаний о чем-то, чего никогда не происходило. Стоическая выдержка ему изменила. Бибблер облизывает губы, но во рту у него так пересохло, что кончик языка цепляется за губы.
– Томас, извини меня пожалуйста. Я не думал, что ты приедешь так быстро.
Ему не кажется странным, что я приехал посреди ночи по его просьбе, и я не нахожу его просьбу чем-то необычным.
– Он здесь был, – говорит преподобный Бибблер.
– Драбс вернулся?
– Да.
Он пытается бороться с тем, что мечется в голове, крепко сжимая веки и быстро-быстро повторяя литанию. Это не помогает, и дыхание прерывается. Выглядит как сердечный приступ. Я наклоняюсь, кладу руки ему на плечи, и преподобный резко возвращается к жизни, словно не знал, что я тут.
– Томас, он был изранен.
В глубине живота возникает холодок, который выходит наружу дюйм за дюймом, пока я не начинаю дрожать.
– Как так?
Всепоглощающая тишина подплывает и окутывает нас снова. Так всегда бывает. Опускаю глаза и вижу, что подобрал упавший молитвенник. Переворачиваю страницы и удивляюсь тому, сколько псалмов мне неизвестно. Вера и религиозные убеждения всегда изменчивы и текучи как река. Мне нужно идти, но ему есть еще что сказать, и он старается найти способ это сделать. Я остаюсь сидеть на скамье, холодея все больше, и даю ему еще немного времени.
Внутри него словно рвется струна, и наружу прорывается яростное варварское шипение:
– Его линчевали! Снова ошпарили смолой, но на этот раз намного хуже. Веревка прожгла ему горло, там все воспалилось…
Он хватает ртом воздух, но не может дышать сквозь стиснутые зубы.
– Они… они… что они сделали с моим мальчиком. Мой сынок, мой мальчик…
У него нет сил закончить.
Зубы мои стиснуты так крепко, что вот-вот сломаются, и я отбрасываю молитвенник как можно дальше.
– О Боже.
– Я не понимаю, как он выжил.
Но он понимает, и я тоже. Драбс всегда был под чьим-то зорким наблюдением, его использовали для других целей.
– Я потерял его.
– Мы оба потеряли, – говорю я.
– У него пропал голос, и слова, которые из него выходили, были не похожи на человеческие. Но слова были.
– Вы уверены?
Он знает, что я имею в виду.
– Нет, это не языки. Он сказал, что Святой Дух наконец его оставил. Он сделал все, что должен был сделать. Томас, он улыбался. Был счастливее, чем когда-либо. Смеялся и издавал эти ужасные звуки. Искалеченный и окровавленный, с изуродованным мужским достоинством, он был полон радости. Господь Вседержитель, прости меня, но так чудесно было видеть его улыбку.
Я обещал найти его и не сумел этого сделать. Я больше похож на своего отца, чем готов был признать. Неудача вдохновляла меня, как все остальное, и теперь побудила исторгнуть яростный рев, не связанный ни с тупыми фермерами, ни с веревкой, а относящийся только к моим просчетам и слабости. Преподобный Бибблер хочет коснуться меня, и я отшатываюсь.
Раздается стук в окно.
Я оборачиваюсь и вижу, как в пятне лунного света блестит кожа цвета мускатного ореха, светятся белки глаз и сверкают зубы.
Драбс широко улыбается, и, господи Иисусе, это и впрямь прекрасное зрелище.
Когда он уходит в темноту, я вскакиваю со скамьи и бегу за ним.
Преподобный Бибблер пододвигается на сиденье, выставляет ногу и ставит мне подножку. Я кувыркаюсь и падаю лицом вниз в проход. Разбиваю себе подбородок, и кровь льется мне на шею. Я сплевываю на деревянный пол, хватаю преподобного за воротник его тяжелого сюртука и кричу:
– Зачем вы это сделали?
– Оставь его. Он теперь счастлив.
Выбегаю наружу и вижу темную фигуру, которая резво направляется к деревьям. Я выкрикиваю его имя. Драбс замедляет шаг, но не останавливается. Я бегу за ним. Его открытые раны блестят в серебристом лунном свете. Драбс не убегает. Он до сих пор голый, и колючие побеги кудзу дерут ему ноги, но теперь он не чувствует боли. Душа его освободилась. Спотыкаюсь о ползучий сорняк как раз в тот момент, когда он скрывается в лесах. Там мне его никогда не найти, и он знает это, поэтому на секунду останавливается и смотрит на меня.
– Драбс?
Он начинает слабо смеяться, и этот изломанный, но веселый голос вливается в хор больных детей.
Девятая глава
ТЕЛО СЕСТРЫ ЛУКРЕЦИИ Муртин с проткнутой маткой нашли в канаве у шоссе. Она где-то истекла кровью, а потом ее труп привезли сюда и забросали пальмовыми листьями. Похоже на неудачный аборт.
Она носила невидимых младенцев по пустой детской, но выносить собственного ребенка ей не удалось. Аббат Эрл на похоронах безутешен, как и несколько монахов и сестер, принадлежащих ордену. Пришли также многие искатели и заезжие путешественники, чтобы выразить свое почтение.
Горожан пришло больше, чем я ожидал. В целом жители Кингдом Кам не приняли ни новой веры, ни ее последователей. Но Лукреция Муртин была одной из них или когда-то принадлежала к их числу, и они отдали дань уважения женщине, которую когда-то знали.
Под палящим солнцем сейчас сотни людей. Некоторые с лимонадом, раскладными стульями и сэндвичами, а есть и такие, кто притащил с собой домашних животных. Здесь множество детей, бегающих с
