Ясновельможный пан Лев Сапега - Леонид Дроздов

«подарки собе давать». Когда из соседнего Слуцка не прислали отступного, то своевольная казачья братия в две тысячи лиходеев 6 ноября штурмом взяла Слуцкий замок [71, с. 258]. Никогда раньше казаки злодейским образом не живились на землях Великого княжества. Подозревали, что на мятеж против церковной унии Наливайко поднялся при подстрекательстве князя Константина Василия.

Пока паны-рада литовские совещались, как быть, Наливайко под носом у вельможных панов оставил Слуцк, прихватив с собой двенадцать орудий и облегчив карманы местных горожан на пять тысяч коп грошей. И пока паны не могли решить, с чего начать, Наливайко 13 декабря (по новому стилю) занял Могилев. Хуже самых лютых врагов вырезали «место славное». О варварской жесткости казаков повествует хроника: «Пришла банда Наливайко. Неизвестно, почему это произошло, то ли от безделья, то ли по московскому указу — крепкого мира с Москвой в то время не было. Старики часто с негодованием вспоминали Наливайко. Не стирались эти события из людской памяти, ибо понаделала эта саранча в новопостроенном и обитаемом городе бед невыносимых и пролила крови немало. Этот Наливайко Могилев разграбил и церкви сжег» [35, с. 287] (пер. наш — Л. Д.).

Другой хронист указывал, что «…в год от Рождества 1595-й, месяца ноября, 30-го числа, в понедельник за неделю перед святым Николаем, пришел Северин Наливайко, с ним было 2000 казаков, 14 орудий. И Могилев, место славное, благочестивое, дома, магазины, замок сожгли, всех домов — 500, а магазинов с товарами большими — 400, местных жителей, бояр, людей почтительных, и мужчин и женщин, и детей малых, побили, порубили, дома и магазины разграбили» [6, с. 235] (пер. наш — Л. Д.). Вот так ответил на дружеские советы Льва Сапеги его кровный родственник князь Острожский. Хотя формально никакого отношения к этому не имел.

Рана была нанесена Сапеге чувствительная, тем более что он был старостой могилевским. Растерянность сквозит в его посланиях к виленскому воеводе и великому гетману Криштофу Радзивиллу Перуну: «Холопы, подданные наши, нападают, уничтожают все, воюют, господствуют над нами, а у нас как будто связаны руки: не только не можем отплатить им, но даже и защититься от них» [71, с. 258] (пер. наш — Л. Д.). Тем временем сам великий гетман отсиживался в Койдановском замке и только сетовал на казаков, из-за которых не мог отправиться на охоту в минские леса.

Наливайко пробыл в Могилеве две недели, а когда услышал, что гетман с большим войском и орудиями двинулся к Могилеву, перешел из Могилевского замка на гору Ильинскую [6, с. 236].

Битва на Буйничском поле около Могилева между войском ВКЛ и казаками решительной победы никому не принесла. Однако было очевидно, что возмутителей спокойствия ждет смерть. Через некоторое время так оно и случилось. В том же 1595 году литовское войско в селе Лубны на речке Суле казаков разбило. Сначала отрубили голову Савулу, Чулка (Панчоху) четвертовали, а Северина Наливайко, поймав на седьмую субботу, послали к королю. Там же его, замуровав, держали до осени, а на Святые Покрова тоже четвертовали [6, с. 236].

Открытое сопротивление унии было подавлено мечом. На время князь Острожский охладил свой пыл, но от самой идеи противодействия не отказался. Когда было объявлено, что для окончательного решения вопроса созывается собор в Бресте, он поспешил в том же месте и в то же время провести второй собор, в противовес первому, и приказал прибыть на него православным священникам, которые тем или иным образом материально зависели от него. Сам семидесятилетний старик прибыл в Брест в полном военном облачении во главе большого отряда.

Чтобы сохранить мир и обеспечить спокойствие, король направил на Брестский собор великого маршалка литовского Николая Радзивилла Сиротку, канцлера великого литовского Льва Сапегу и подскарбия Дмитрия Халецкого. Первым прибыл Николай Радзивилл Сиротка и объявил, что остальные королевские послы, Сапега и Халецкий, не приедут вовсе. Острожский воспринял это как намеренное оскорбление. Вероятнее всего, королевские эмиссары хотели выяснить, насколько далеко готов зайти киевский воевода, поэтому припозднились. Появившийся на следующий день Лев Сапега имел личную довольно продолжительную беседу с Острожским. Канцлер решительно потребовал убрать из помещения, где проходили заседания собора, вооруженную шляхту из окружения князя, поскольку она заставляла нервничать участников собора. Острожский вынужден был приказать своим головорезам удалиться. Но на последовавшие угрозы Льва Сапеги обратился к пану канцлеру и пану подскарбию, «чтобы те ему именем его милости короля не угрожали, так как он и веру, и долг своему государю сохраняет и род его древний, а не новый. И поэтому пусть их милости угрожают ему от своего имени. И если они к нему имеют претензии, то он готов явиться к ним на дуэль в любое место, которое они назначат» [6, с. 232, 233] (пер. наш — Л. Д.).

Намеки на новый род — камень в огород Льва Сапеги, который первым из своего рода занял одну из высших должностей в Княжестве. Сапега с Халецким пропустили слова семидесятилетнего старика про дуэль мимо ушей, хотя первому совсем неприятно было слышать упреки в худородности прилюдно. Однако правда есть правда, даже если порой она горька. Сапега понимал, что Острожский в желании настоять на своем готов использовать не только все свое могущество, но и, в случае чего, принуждение — военную силу. Готовность старого князя персонально сойтись с ними в поединке окончательно убедила их, что Острожский в своем намерении стать великой исторической личностью потерял разум. Терпеть и дальше претензии старого магната, который угрожал служителям церкви оружием в случае, если принятое ими решение его не устроит, не было сил.

Смешной казалась и угроза Острожского лишить сана митрополита и епископов: это было вне его компетенции.

Когда не осталось сомнений, что с тщеславным магнатом договориться не удастся, собор решили проводить без представителей Острожского. 8 октября (18-го по новому стилю) долгожданное решение об объединении церквей было вынесено. По этому поводу в Брестком замке подскарбий Дмитрий Халецкий давал торжественный обед. Князь воевода Волынский и много волынян и подолян планировали быть на обеде у пана подскарбия. Но их не пригласили на торжество, чем немало унизили [6, с. 233].

Казалось, большое дело было сделано, но мало кто знал, как эта уния в рамках одной страны будет воплощаться в жизнь. Многие надеялись, что униатские деятели, правительство примут к руководству принцип