Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов

номер задрожавшей рукой, словно разбалтывал ложечкой сахар в стакане.

— Боря, у меня из сейфа украли уголовное дело по Монастырскому парку…

— Сейф взломали?

— Я не запирал.

— Не трогай ничего, сейчас приедем и снимем отпечатки пальцев.

— Боря, я знаю, кто украл?

— Подозреваемый?

— Антонина, журналистка.

— Сергей, ее труп я принесу в твой кабинет.

Журналистка придерживала висевшую на плече сумку. Толстая папка уголовного дела оказалась тяжелой, как кирпич. Куда бежать? Наверняка прокурорские сперва ринутся в редакцию криминального вестника. Потом к ней домой. Затем в мастерскую художника, поскольку дело заведено на него. Нет, после редакции поедут к художнику, а на ее квартиру в последнюю очередь. Она успеет к себе заскочить, взять кое-что из одежды и махнуть за город к знакомой на дачу.

Антонина остановила такси и назвала адрес.

Ей хотелось здесь, в машине, полистать уголовное дело. Интересно, в чем обвиняли Викентия? Неужели в убийстве? Если и в убийстве, то не в настоящем. Она видела натуральных убийц в следственном изоляторе и брала у них интервью: злые, наголо обритые, пахнувшие вареной капустой… Убийцы в натуре, потому что убивали из-за денег, из-за водки, из-за шмоток.

Если Викентий и убил, то только из-за любви. Вся мировая литература не считала это убийством. Ну кто, к примеру, Отелло назовет уголовником? Управлять страстью невозможно, как и взрывами на солнце.

Ее к художнику тянула безумная сила. Она не могла работать, а когда себя сдерживала, то ее начинало тошнить и ноги несли к мастерской.

И на работе пошли мелкие обидные неудачи…

Как ее угораздило большую статью о проституции назвать «Не женское это дело»? И коллеги прозевали. Теперь они ходили и пошучивали, что, мол, не женское, а мужское.

В материале о культурном уровне руководителей, среди прочих вопросов она интересовалась, читают ли наши депутаты книги. В вышедшей газете этот интерес выглядел обидно: «Умеют ли наши депутаты читать?»

И совсем не поняла, почему на нее обрушился главный редактор и другие журналисты. Она знала, что слово «коммунист» вызывает злобу, особенно у бывших коммунистов. Но «тимуровец-то»? Мальчишки, которые занимались гуманитарной деятельностью… Тем более что она нашла «новых», современных тимуровцев, которые взяли шефство над старушкой, брошенной в квартире, — родственники смылись в США.

Антонина поглядывала в заднее окошко — не гонятся ли? Наверное, зря нервничает. Говорят, дела в сейфах у следователей лежат месяцами. Рябинин сегодня и не спохватится. У подруги есть мобильник. Позвонить Викентию, он приедет и в этой папке покопается. А завтра… Может быть, даже сегодня. Выход должен подвернуться. Почему? А почему на скользкой дорожке нога обязательно подвернется?

Она приедет в прокуратуру и дело вернет. Почему взяла? Мало ли, почему? Например, вошел злоумышленник и выхватил папку из сейфа. Она побежала за ним и отобрала. Или папка почему-то валялась в коридоре на полу… Боже, в конце концов она дама — полюбопытствовала.

Антонина достала сигареты.

— Можно?

— Курите-курите, — благодушно кивнул молодой водитель.

Никотин ее не успокоил. Взвинченное состояние. Казалось, внутри все клокочет, как в кипящем чайнике. Страх клокотал в поисках какого-то выхода, потому что он, страх, не подчинялся плану рассудка. Клокочет, переливаясь через край. Она опросила:

— Извините, вы женаты?

— Был, — охотно ответил водитель, привыкший к разговорчивым пассажирам.

— Разошлись?

— Разбежались.

— Она от вас ушла?

— Я от нее.

В такси, как и в поездах, люди откровенны, потому что больше не встретятся.

— Если не секрет, почему ушли от жены?

— Прихожу домой, а они на диване кувыркаются.

— Жена с любовником?

— Нет, не с любовником.

— А с кем?

— Морда свирепая, рот красный, язык висит…

— С собакой?

— С подружкой, лесбиянская любовь зовется.

Водитель, задетый воспоминанием, сумрачно закурил. Антонине хотелось спросить, как его жена дошла до такой жизни. Он ее вопрос уловил.

— Телевизора с видиком насмотрелась. Живем-то, как обезьяны.

— В каком смысле?

— Берем с Запада, что похуже. Вон в Англии марихуану разрешили продавать. Жди и у нас.

Антонина была сотрудницей криминального издания, поэтому спросила:

— А желание убить супругу не возникло?

— Дерьма-пирога…

Они приехали. Антонина расплатилась, попрощалась и постояла у парадного, оглядывая улицу. В свой семиэтажный дом вошла вкрадчиво, хотя знала, что опередить ее никто не мог. Помявшись у лифта, начала подниматься пешком до своего, до пятого, этажа — она и раньше не любила лифты за внезапность пропадающих дверей и за неизвестность, которая открывается за ними на лестничной площадке.

Дойдя до пятого этажа, она ступила на лестничную площадку — в ту неизвестность, которая ей была известна много лет. Она достала из сумочки ключи…

В дверь кто-то и чем-то бросился с такой силой, что мелкая щепочка отскочила от дерева и кольнула Антонину в грудь. Она хотела обернуться, чтобы глянуть, кто хулиганит… Но опять бросились с каким-то кашляющим щелчком. Вторая щепочка опоясала грудь болью… Надо обернуться… Чернота, легшая на глаза лишила журналистку сил и медленно опустила на цементный пол…

Надеялся ли Викентий на визит цыганки? Он об этом не думал — он просто ждал. Нет, не просто, а прислушивался к тягучему замиранию сердца. Может быть, так выражается предынфарктное состояние? Или в нем бушует эйфория? Тогда он знает, что такое счастье…

Счастье — это частота эйфорических состояний. Художник прибрался, побрился и принял душ. Одежду не переменил, оставшись в рабочей: ему же писать букет жасмина. Викентию и в голову не приходило, что Маша способна на обман. Он верил в силу ожидания: оно притягивает того, кого ждешь.

Не ко времени звонил телефон. Художник снял трубку и подул в нее.

— Очень плохо слышно.

— Я звоню из другого города.

— Какие-то хрипы…

— Мой голос сел от холодного шампанского.

— Да кто вы?

— О, забыл?

— Напомните.

— Женщина, которая вынашивает твоего ребенка.

Викентий даже не понял, что подкатило к его горлу. Не удивление, не злоба и не смущение — дикая обида впилась в дыхательные центры и на несколько секунд лишила воздуха. Почему теперь, когда он догадался, что счастливым можно быть не только от творчества и секса, но и от ожидания встречи с женщиной?

— По какому поводу звоните?

— Общий ребенок разве не повод?

— Ребенка еще нет.

— Будет.

— Ребенок не мой.

— Да неужели? — рассмеялась она хрипловато и пьяно.

— Он мой лишь генетически, — поправился художник, — а юридический отец Игорь Лжицын.

— Я жажду встречи.

— Зачем?

— Да все за тем же.

— Выбросите из головы! Я пошел на эту авантюру только по просьбе вашего мужа. Прошу больше мне не звонить!

Викентий швырнул трубку. И удивился: дикая обида скатилась с него мгновенно, как смытая водой. Эйфория счастья