Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

– A-а, понятно.

Фудзисава с притворной любезностью смотрел то на Сюнскэ, то на билеты, а потом перевел взгляд на Ои:

– Хорошо, дай билет на лучшие места. Может быть, я не должен этого делать, но теперь о билете можешь не беспокоиться, так что приходи послушать музыку.

Растерявшись, Сюнскэ все время делал рукой знаки, пытаясь отказаться от протянутого билета. Но Фудзисава, приветливо улыбаясь, без конца повторял: «Понимаю, что тебе неудобно, но тем не менее», билета же не убирал. Более того, за его улыбкой явно проглядывала готовая вырваться наружу неприязнь, если вдруг Сюнскэ откажется взять билет.

– Хорошо, беру.

С трудом превозмогая себя, Сюнскэ неохотно взял билет и сухо поблагодарил.

– Не за что. На вечере будет петь Симидзу Сёити, так что обязательно приходи вместе с Ои-саном… Тебе, я надеюсь, Симидзу-сан известен?

Фудзисава, удовлетворенно потирая свои маленькие ручки, ласково задал этот вопрос Ои, но тот почему-то, уже давно слушавший их беседу, со странным выражением лица, явно отказавшись от шутливого тона, глубоко вздохнул и снова спрятал руки за пазуху.

– Не известен, конечно. Я с детства избегаю музыкантов и собак – они для меня не существуют.

– Да-да, ты всегда терпеть не мог собак. Гёте, говорят, тоже их не переносил, может быть, это свойственно гениям.

Видимо, желая получить одобрение Сюнскэ, обладатель фески неестественно громко расхохотался. Однако Сюнскэ, опустив голову, делал вид, что не слышит его пронзительного смеха, а потом, приложив ладонь к своей потрепанной студенческой фуражке, козырнул:

– Откланиваюсь. Всегда к вашим услугам.

Чинно попрощавшись таким образом, он не спеша спустился по лестнице.

IV

Расставшись с обоими, Сюнскэ вспомнил, что еще не сообщил в управление делами факультета о переезде на новую квартиру. Достав свои золотые часы и убедившись, что у него есть еще с полчаса до условленных трех, он решил зайти в управление делами. Поглубже засунув руки в карманы пальто, он медленно направился к обшарпанному зданию из красного кирпича, где находились юридический и литературный факультеты.

Неожиданно над его головой раздался удар весеннего грома. Он задрал голову – небо потемнело и стало цвета старого бочонка, с него на усыпанную гравием широкую дорогу дохнул теплом влажный южный ветер. Недовольно проворчав: «Неужели будет дождь?» – Сюнскэ, даже не собираясь ускорять шаг, покрепче зажав книги под мышкой, неторопливо продолжал свой путь.

Пока он ворчал, послышался новый удар грома и на щеку упала холодная капля. Потом еще одна, но на этот раз путь ей преградил козырек фуражки, по которому она скатилась тоненькой блестящей ниточкой. Красный кирпич здания, куда он направлялся, стал каким-то холодным, и когда Сюнскэ дошел до аллеи гинкго, ведущей к входу в здание, начал моросить дождь, обволакивая, точно дымкой, верхушки деревьев.

Сердце идущего под дождем Сюнскэ охватила тоска. Он вспомнил голос Фудзисавы. Вспомнил лицо Ои. Потом вспомнил о людях, которых они представляли. Особенностью всех этих стоящих перед его глазами людей был практицизм. Или вера, что они знаменосцы практицизма. Но и по присущему ему от рождения характеру, и по полученному до сих пор воспитанию он утратил такую важную в прошлом веру в практицизм. Более того, в нем даже не вскипала решимость заняться практической деятельностью. Потому-то он и не мог вместе с остальными не раздумывая броситься в головокружительный водоворот жизни. Сохранять позицию безучастного наблюдателя – таков был его удел. Вот почему ему не оставалось ничего другого, как, отдалившись от людей, удовлетворяться одиночеством. За это Ои каждый раз, когда они встречались, ругал его, как и в этот раз, назвав Сюнскэ эпикурейцем. А Фудзисава в феске и другие…

Дойдя в своих размышлениях до этого места, Сюнскэ поднял голову. Перед его глазами возник давно не крашенный вход в здание восьмой аудитории, стены которого с облупившейся штукатуркой мочил мелкий, как туман, дождь. На верхней ступеньке лестницы неподвижно стояла молодая женщина – он этого не ожидал.

Женщина, дожидаясь, когда кончится дождь, спокойно смотрела на темное небо, пытаясь определить, утихнет он или, наоборот, разойдется. Поблескивавшие влагой большие черные глаза под свисавшими на лицо волосами были устремлены вдаль. Они очень гармонировали с ее белым, или, лучше сказать, бледным лицом. Как она была одета? С плеч на грудь свободно спадала черная шелковая шаль с вышитыми кое-где цветами – кроме нее, Сюнскэ ничего не бросилось в глаза.

Как только Сюнскэ поднял голову, женщина рассеянно перевела свои черные глаза с далекого неба на него. Когда глаза их встретились, взгляд ее некоторое время блуждал, будто она колебалась, не зная, что делать, остановить свой взгляд или отвести его. А у него в это мгновение появилось ощущение, будто за ее длинными ресницами трепещет неведомое ему чувство, выходящее за рамки его собственных ощущений. Но не успела у него мелькнуть эта мысль, как женщина отвела глаза и стала смотреть, как дождь падает на крышу стоявшего напротив здания, в котором находился лекционный зал. Сюнскэ, подняв плечи, спокойно прошел мимо, словно не видя ее. Будто не слыша нового удара первого весеннего грома, всколыхнувшего тучи в вышине.

V

Когда вымокший под дождем Сюнскэ поднялся на второй этаж ресторана «Хатиноки», Номура, перед которым стояла чашка кофе, со скучающим видом смотрел на улицу за окном. Отдав официантке пальто и фуражку, Сюнскэ тут же стремительно подошел к столику Номуры и плюхнулся на венский стул со словами:

– Заставил ждать?

– Да, пришлось немного подождать.

Полный, обрюзгший Номура, производивший от этого впечатление флегматика, поправляя толстыми пальцами воротник кимоно, непринужденно посмотрел на Сюнскэ через очки в тонкой металлической оправе:

– Что взять? Кофе? Чай?

– Все равно… Только что, по-моему, гремел гром.

– Да, гремел, мне тоже так показалось.

– У тебя, как всегда, ветер в голове. Опять, наверное, упорно размышлял о разных проблемах, о том, например, в чем состоит основа познания.

Сюнскэ сказал это веселым голосом, прикуривая сигарету с золотым мундштуком, и посмотрел на горшочек с нарциссами, стоявший на столе. В этот момент в его памяти на какой-то миг всплыли почему-то глаза женщины, с которой он встретился в университете.

– Ничего подобного, я играл с собачонкой.

По-детски улыбаясь, Номура резко отодвинул стул и вытащил лежавшую у его ног скрытую скатертью черную собачку. Она потрясла лохматыми ушами и зевнула во весь рот, а потом снова улеглась и стала старательно обнюхивать ботинки Сюнскэ. Выдыхая носом сигаретный дым, Сюнскэ рассеянно потрепал ее по голове.

– Я получил ее недавно, когда был в доме Курихары, где она жила.

Пододвинув Сюнскэ кофе, принесенный официанткой, Номура снова поправил толстыми пальцами