Безответная любовь - Рюноскэ Акутагава

– Эта семья сейчас живет Толсты´м, и собачонке дали имя огромного Пьера. А мне бы хотелось иметь собаку, которую бы звали Андреем, потому что Пьер – я сам, но, подарив ее мне, сказали: «Возьми с собой Пьера», так что ничего не поделаешь.

Поднося ко рту чашечку кофе, Сюнскэ, ехидно улыбнувшись, насмешливо посмотрел на Номуру:

– Ничего, будь доволен, что Пьер. Зато тебе, как Пьеру, в конце концов улыбнется счастье жениться на Наташе.

Смутившись, Номура стал пунцовым, но все же заявил спокойным тоном:

– Я не Пьер. Да и не Андрей, но…

– Не Пьер и не Андрей, но тем не менее хочешь, чтобы мисс Хацуко стала Наташей.

– Верно, но мне бы не хотелось, чтобы она была такой легкомысленной, хотя…

– Рано или поздно тебе все в ней понравится. По-моему, сейчас мисс Хацуко пишет какой-то роман под стать «Войне и миру», верно? К слову сказать, ты уже свои ухаживания завершил?

Последний вопрос прозвучал с долей ехидства, хотя Сюнскэ изо всех сил старался сдержать себя, тщательно гася в пепельнице сигарету.

VI

– Честно говоря, я попросил тебя прийти именно в связи с ее романом.

Номура снял очки в металлической оправе и стал старательно протирать их носовым платком.

– Хацуко-сан собирается написать новую «Жизнь». Это нечто вроде «Une Vie» à la Tolstoi[41]. Его героине уготована горестная судьба.

– И что дальше?

Сюнскэ спросил это без особого интереса, нюхая нарцисс в горшке. А Номура, поправляя за ушами дужки очков в тонкой оправе, продолжал невозмутимым тоном:

– Героиня заканчивает свои дни в психиатрической лечебнице Тэнкёин. Хацуко-сан собирается описать жизнь этой лечебницы, но, к сожалению, она там еще ни разу не была. Поэтому спрашивает, не мог ли бы кто-нибудь помочь ей осмотреть лечебницу…

Сюнскэ, закуривая новую сигарету, с ехидным выражением лица, будто подавая знак, чтобы тот продолжал, снова спросил:

– И что дальше?

– Так вот, мне бы хотелось, чтобы ты рекомендовал ее Нитта-сану, я повторяю – Нитта-сану. Я имею в виду того самого материалиста-медика.

– Понимаю… Во всяком случае, попробую написать ему письмо и узнать, как у него складываются дела. Думаю, никаких трудностей не возникнет.

– Ты так считаешь? Если сможешь это сделать, я буду тебе бесконечно благодарен. И Хацуко, разумеется, очень обрадуется.

Номура, удовлетворенно прищурившись, несколько раз поправил воротник кимоно.

– В последнее время она просто бредит этой «Жизнью». С двоюродной сестрой, которая живет у них, ни о чем другом, только об этом и говорит.

Сюнскэ, молча выдыхая душистый сигаретный дым, смотрел через окно на улицу. Там все еще моросил дождь, выстроившиеся аллеей гинкго уже выбросили первые побеги, а под ними двигались похожие на панцири черепах зонты. Эта картина почему-то тоже вызвала в памяти глаза женщины, с которой он на какой-то миг только что повстречался…

– Ты не пойдешь на музыкальный вечер, который проводит группа «Сиро»?

Номура задал этот вопрос после недолгого молчания, будто неожиданно вспомнив что-то. В ту же секунду Сюнскэ почувствовал, что сердце его в мгновение ока освободилось от всего наносного и стало незапятнанным, как лист чистой бумаги. Поморщившись, он выпил остывший кофе, вернув себе обычную бодрость.

– Я, пожалуй, пойду. А ты?

– Сегодня утром в нашем книжном магазине Икубундо я попросил Ои-куна передать тебе мою просьбу, а он стал уговаривать купить билеты и в конце концов всучил мне четыре штуки на лучшие места.

– Четыре билета – здорово же тебе пришлось раскошелиться.

– Да что там, три у меня купит семья Курихара. Пошли, Пьер.

Черная собачонка, спокойно лежавшая до этого в ногах Сюнскэ, тут же вскочила и громко зарычала, злобно глядя на лестницу. Сидевшие друг против друга и разделенные горшком нарциссов Номура и Сюнскэ, удивленные поведением собаки, одновременно повернулись в ту сторону, куда она смотрела. Там Фудзисава в феске и пришедший вместе с ним студент в фетровой шляпе отдавали официантке свои мокрые пальто.

VII

Через неделю Сюнскэ отправился на организованный группой «Сиро» музыкальный вечер, проводившийся в Сэйёкэне в Цукидзи. Может быть, из-за плохой организации вечера, хотя уже подходило к шести часам, когда он должен был начаться, не было никаких признаков его открытия. В фойе рядом с залом толпились слушатели, плавали клубы дыма, туманившие свет лампочек. Среди гостей было, кажется, несколько иностранных преподавателей университета. Стоя в углу фойе около большого искусственного дерева, Сюнскэ, не проявляя ни малейшего нетерпения, ожидал начала концерта и без всякого интереса прислушивался к разговорам окружающих.

Тут к нему своей обычной величественной походкой подошел Ои Ацуо, на этот раз в студенческой форме, и они кивнули друг другу.

– Номура еще не пришел?

Вопрос задал Сюнскэ, и Ои, скрестив руки на груди и откинувшись назад, стал осматриваться вокруг.

– Кажется, еще не пришел. Хорошо бы вообще не приходил. Меня сюда притащил Фудзисава, и мне придется пробыть здесь часок.

Сюнскэ насмешливо улыбнулся:

– А ты, я вижу, в форме, по-моему, зря.

– В форме? Она принадлежит Фудзисаве. Он мне сказал, чтобы я обязательно надел его форму, под этим предлогом он решил взять отцовский смокинг. Так что мне не оставалось ничего другого, как напялить ее и явиться на музыкальный вечер, который мне ни к чему.

Ои болтал, не обращая внимания на окружающих, а потом, снова осматривая фойе, стал объяснять Сюнскэ, кто тот, кто этот, называть по именам известных писателей и художников. Мало того, рассказал много интересного о связанных с ними скандалах.

– Вон тот в кимоно с фамильными гербами соблазнил жену одного адвоката и набрался еще нахальства подарить ему свой роман, описывающий всю эту историю. А истинное призвание того, который рядом с ним в ярком галстуке, не поэзия, а совращение горничных и официанток.

Сюнскэ было не интересно это отвратительное копание в грязном белье, его кредо можно было выразить словами: nil admirari[42]. Более того, ему даже захотелось вступиться за репутацию этих литераторов. Поэтому, воспользовавшись тем, что Ои на секунду умолк, он развернул программку, полученную в обмен на билет, и попытался перевести разговор на музыку, которую им предстояло сегодня услышать. Однако Ои это нисколько, казалось, не занимало, и он, беспощадно царапая ногтями листья искусственного дерева, снова возвратился к темным сторонам жизни общества.

– В общем, по словам Фудзисавы, этот Симидзу Сёити не столько солист, сколько великий ловелас.

В эту минуту, к счастью, раздался звонок, возвещавший начало концерта, и двери в зал распахнулись. Уставшие ждать слушатели, точно влекомые прибоем, потоком устремились к дверям. Сюнскэ, а вместе с ним и Ои, подхваченные потоком,