Человек за бортом - София Цой

в кругу нас, казалось бы, друзей. Все, что мы сообщили, Софи удалось вместить в несколько страниц.

– Это очень талантливо, вы виртуоз, – отозвался я, и Софи смущенно улыбнулась.

После меня статью прочитал Элиот. Уж не знаю, какой была реакция, но из его комнаты Софи выбежала радостная, румяная и велела камердинеру отправить рукопись в редакцию L’Aurore.

Как только все хлопоты с отправкой статьи были завершены, Софи вернулась в комнату Элиота, сказав нам, что хочет отдохнуть. Спала она долго – где-то с полудня до шести вечера. Элиот в это время что-то разучивал на фортепиано, сидел за книгами и чековыми книжками. Затем он позвал слуг и распорядился убрать елку. Все засуетились, кроме Лины. Она выскользнула в коридор, к комнате Элиота, и присоединилась к остальным лишь спустя какое-то время. В голове эхом пронеслись слова Ричмонда-старшего о том, что ему «доложили». Я увел Элиота вниз и пересказал то, что слышал вчера в больнице.

– Твой отец очень некрасиво отзывался о Софи. И, судя по всему, он о вас знает.

– Знает? – нахмурился Элиот. – Хочешь сказать…

Он пустым взглядом уставился перед собой, точно мысленно примерял роль доносчика на потенциальных кандидатов.

– Спасибо, Ос. – Вдруг он поменялся в лице и торжественно, но вместе с тем как-то зловеще улыбнулся. – Я разберусь с этим.

Послеобеденное время мы с Найджелом провели, болтая о всякой ерунде, пока он не ушел в Министерство, где должен был переводить на нескольких совещаниях подряд, – все-таки у кого-то работа не останавливалась даже в такие напряженные дни, как эти. В его отсутствие я ел, читал, играл с Лешей. Затем подумал, что неплохо было бы всех приободрить десертами из ближайшей кондитерской. Перед уходом я велел Люке испечь для Софи свежий хлеб.

– А мне – питу. Можно? – улыбнулся я. Люка засиял от радости.

В окнах соседнего пятиэтажного здания отражались золотые лучи заходящего солнца, окрасившего небо в медовый цвет. Ветер по-весеннему оживлял пальто прохожих, которые все через одного шли с раскрытыми газетами. Некоторые собирались небольшими группами на крыльце или у дверей и увлеченно читали что-то. Мимо меня прошел мужчина – у него в руках шуршало экземпляров шесть.

Мальчишки в кепи выкрикивали:

– Новый выпуск L’Aurore! Статья в защиту журналиста Гранта!

– Друг, – окликнул я одного, в потертой куртке, – дай-ка три экземплярчика.

– Один экземпляр – пять сантимов.

– Держи. – Я вложил в его грубую ладонь несколько монет и разрешил оставить сдачу. Он с широченной улыбкой вручил мне несколько газет и побежал дальше, выкрикивая: «„Человек за бортом“! Новая статья от газеты Клемансо!»

На первой полосе, под названием газеты, всю строку занимал заголовок большими пузатыми буквами, а под ним значилось авторство: «par Sophie Méliès»[10]. Шесть узких, подогнанных по ширине колонок завершались портретом Валентина – в белом костюме и с белой лилией за ухом. У его глаз выступали солнечные морщинки. Улыбка выглядела нежно и молодо. В руках он держал серебряный кулон, на котором едва различимо виднелась буква К. Этот снимок был сделан в день рождения Келси.

Вне себя от радости, я вбежал в дом и окликнул Элиота, Софи и Найджела. Самое сложное было позади. Оставалось совсем чуть-чуть.

Ближе к восьми вечера вернулась Винсента, и мы на двух каретах выдвинулись в сторону Дворца правосудия в первом округе. Вдоль набережной шли прохожие с газетами, и я надеялся, что это не вечерняя новостная газета, а выпуск L’Aurore.

У величественного двухэтажного здания в позолоте и с мраморными колоннами уже дежурила конная жандармерия. Журналисты и фотографы лавировали между каретами. Как только мы вышли из экипажа, раздался громкий треск – вспышка! – и в пространстве возникло дымное облако. А потом еще несколько рядом. Один из юрких фотографов чуть не сбил с ног Келси, который шагал к нам.

Многие из собравшихся ожидали со сложенными газетами в руках. Мы переглянулись с Софи, почувствовав, что это действительно может быть L’Aurore. В сопровождении Элиота она незаметно останавливалась возле тех, кто читал газету, и наблюдала за их реакцией. Вместе с ним же обходила кружки, в которых активно обсуждали биографию Валентина, и довольно улыбалась. Мы едва не пропустили, как появился человек в мантии и объявил, что суд вынес окончательное решение:

– Журналист Валентин Грант-Сирин, обвинявшийся в организации террористического акта в павильоне «Око», оправдан в связи с недоказанностью его участия в совершении преступления!

Площадь взревела, над нами затрещали вспышки фотоаппаратов. Винсента обхватила нас с Найджелом, а Софи с Элиотом обняли друг друга. Келси приставил к губам сложенные в молитве ладони и прикрыл глаза.

Через парадную дверь сквозь живой коридор вывели Валентина в сопровождении Оллреда и двух высоких жандармов из Первого штаба. Этих представителей полиции выделяла фуражка и золотой щит на груди. Фотографы подбегали к ним так близко, что иногда Валентин просто пропадал в дыме. Оллред прикрывал его собой и просил расступиться.

Помимо тех, кто любопытствовал в поисках сенсационного материала, к Валентину подбегали знакомые и коллеги. Они то пожимали ему руки, то хлопали по плечу. Каждому он отвечал сдержанной улыбкой или рукопожатием, и за это жандармы несколько раз прикрикнули на него.

Завидев нас, Валентин просиял. Келси успел заключить его в крепкие объятия, но их моментально оттащили друг от друга, даже как-то грубо и яростно. Мы чуть сами не полезли к жандармам, но Оллред сделал нам жест, как бы заверяя, что всё под контролем. Прежде чем сесть в карету жандармов, Валентин обернулся и улыбнулся нам.

Как выяснилось потом, когда к нам прибыл Оллред, из статуса обвиняемого Валентина перевели в статус особо ценного свидетеля. Жандармы сопроводили его в квартиру и выставили охрану.

– Советник де Талейран пообещал лично изучить дело Валентина и уведомил, что генпрокурор Муэтт обеспечит тщательный надзор за ситуацией. Ну, и главное наше достижение: дело передали в Первый штаб, в котором больше наших людей, чем Пауков, – гордо объявил Оллред.

– Спасибо огромное. – Элиот пожал ему руку. – Правильно ли я понимаю, суд признал, что улики не принадлежали Валентину?

– Да. Восьмой штаб – вернее, один из его руководителей, инспектор Вебер – признал, что улики не принадлежали Валентину. Улики были найдены не при обыске Валентина или его квартиры, а «при обыске группы лиц, в связи с которой подозревался задержанный». Чуть позже по ним тоже начнется дело – не только против сотрудников, но и против руководителей. Их обвинят в превышении должностных полномочий, фальсификации доказательств и результатов сыскной работы. Естественно, они будут лишены званий и права занимать должности на государственной службе. Приговор, вероятно, огласят суровый. Я передам все французским коллегам, как только удостоверюсь, что с Валентином все в порядке, и заберу свой костюм.

– Спасибо вам, – повторил Элиот. – Ваш костюм, Келси подтвердит, уже ждет в модном доме Laferson.

– Да, только запишитесь на вечер, часов на семь, а то сейчас, в преддверии показа, у меня очень много клиентов, – предупредил Келси.

Этот обмен любезностями ввел в замешательство Софи, Найджела и Винсенту, но я был посвящен в игру слов благодаря папе: «костюм» (или любой другой предмет гардероба) был эвфемизмом слова «вознаграждение». Как под видом редких картин или других образцов искусства важные люди мира сего перенаправляли огромные суммы, так под видом костюмов и платьев у Келси зачастую финансовый обмен происходил не во имя моды, а во имя Лиги Компаса или любой другой братской организации. Идентификационный номер изделия в бутике считался номером сделки. В назначенное время назначенного дня Келси бронировал отдельную комнату, где передавал клиенту коробку с изделием, в которой в виде слитка или пачки купюр лежала благодарность за услугу.

На этой ноте Оллред самодовольно удалился.

После него дом Элиота покинули Винсента с Софи, а затем и мы с Найджелом. Однако у дверей своей квартиры я понял, что оставил ключи у Ричмондов.

Возле дома Элиота выстроились около десяти иссиня-черных карет. На них отсутствовала эмблема Лиги Компаса, а кучера были одеты не в обычные, а темные, будто маскировочные, костюмы. Кони своим окрасом и экипировкой сливались с ночной темнотой – только из ноздрей валил белый пар; слышалось