Трудно отпустить - Кристи Бромберг

лежит сейчас в соседней комнате. Тем, с кем меня всегда будут сравнивать.

Я принимаю критику и презрение отца, потому что знаю, что его жизнь зависит от этого. Только так он может смириться с теми мечтами, что оказались уничтожены в тот день, с будущим, которого нас лишили.

Но во мне все же накапливается негодование. Я все же сжимаю кулаки.

– Для тебя оставили билет. Я не видел тебя в ложе. Я подумал, что ты захотел бы прийти.

Он кивает, все еще не отрывая взгляда от телевизора.

– Ты же знаешь, что я предпочитаю смотреть хоккей дома.

Не в тех случаях, когда играл Джон. Ты был на каждой его игре, стоял за защитным стеклом и громко подбадривал сына.

Все пятнадцать лет, что прошли со дня аварии, ты подталкивал меня, но при этом критиковал и осуждал издалека.

Я проглатываю его неприятие, которое каждый раз терзает меня, и позволяю ему осесть в потайном местечке, где однажды я с ним разберусь. Может быть.

– Как твое здоровье? Хорошо?

Вынужденные слова в напряженных отношениях.

– Да. Я ведь не могу сейчас никуда уйти, правда? Джон слишком нуждается во мне.

Как и я, пап. Как и я.

Но это не имеет значения – я не имею значения, – потому что важен только Джон. Той ночью выжил только один сын и, в глазах моих родителей, это был не я.

Мне тоже нужен отец, но мужчина, сидящий передо мной, думает иначе.

Хотелось бы мне действительно погибнуть той ночью. Лучше, чем быть ходячим призраком, у которого когда-то была любящая семья.

– Конечно. – Мгновение я смотрю на него. Голубой свет телевизора отбрасывает на его кожу странное сияние, и я задаюсь вопросом, действительно ли ему нравится его жизнь или он просто выполняет свои обязанности.

– Может, я увижу тебя на трибунах во время следующего матча? – как всегда, спрашиваю я. Мой способ сказать: «Я люблю тебя, пап, ты мне все еще нужен», но меня никто не слышит.

– Может. – Единственное слово, которое он произносит. Я лишь хочу, чтобы он предложил мне остаться, посидеть с ним, но вместо этого направляюсь дальше по коридору, к комнате Джона.

Старая просторная берлога, в которой мы мальчишками играли в видеоигры, а после, когда стали подростками, развлекались с девчонками, теперь напоминает больничную палату. Мама пыталась ее приукрасить, но правду не скрыть.

Бормотание телевизора приглушает мои шаги, затем я останавливаюсь, чтобы все осмотреть. В дальнем конце стоит кровать с подъемником, висящим на штанге сбоку. Он помогает маме укладывать Джона в постель или вытаскивать его из нее.

Светлые тона, в которые выкрашена комната, не помогают скрывать расставленное повсюду медицинское оборудование. Возле одной стены стоит инвалидное кресло, а у противоположной – напоминающая об ушедшем витрина с трофеями Джона.

Витрина, каждый божий день показывающая ему, чего лишила его судьба.

Мама стоит ко мне спиной и возится с чем-то под больничной койкой. После несчастного случая она приобрела привычку постоянно говорить тихим успокаивающим тоном, будто один из нас – маленький мальчик, жалующийся на расстройство желудка, а не парализованный, полностью зависящий от нее человек.

На своего брата я смотрю в последнюю очередь. Я цепенею от страха почти так же сильно, как и желаю увидеть его. С последней нашей встречи прошло несколько месяцев, но кажется, что и того дольше. Каждой частичкой своего существа я скучаю по нему таким образом, которого никогда не мог понять или объяснить.

Такое бывает только между близнецами. Наследственная связь.

Когда я наконец решаюсь посмотреть на Джона, то едва сдерживаю вздох. Очертания его тела едва различимы под простынями; он превратился в ничто. К трахейной трубке у горла прикреплен аппарат искусственной вентиляции легких, чье равномерное жужжание наполняет комнату. Только благодаря этому Джон еще может дышать. Бледный, он лежит с закрытыми глазами, но все же слегка улыбается в ответ на то, что сказала мама.

Как и каждый раз, когда я его вижу, у меня сжимается сердце. Вина, печаль, гнев и множество других эмоций проносятся внутри, пока у меня не остается слов.

Я испытываю неловкость, как если бы нарушал его личное пространство, но в то же время мне комфортно, потому что нахожусь рядом с человеком, которого знаю лучше кого бы то ни было.

Или, по крайней мере, знал.

– Привет, – говорю я, направляясь к ним. Мама, ахнув, удивленно улыбается.

– А вот и ты. Ты был так занят сегодня, что я даже сомневалась, получится ли у нас увидеться до твоего отъезда.

– Я никогда не упускаю случая встретиться с ним. – Я позволяю маме себя обнять и презираю то, что удерживаю ее немного дольше в попытке спрятать навернувшиеся на глаза слезы. Я не хочу, чтобы Джон понял, каким я его вижу. Не хочу, чтобы он осознал, насколько плохо его положение.

И все же у меня возникает ощущение, что он и сам все понимает. Как не понять?

– Давно мы не виделись, – едва слышно произносит мама.

Я вдыхаю ее запах. Она пахнет цитрусами и ванилью, но при этом кажется одновременно хрупкой и невероятно сильной.

– Я тоже скучал, – бормочу я, когда она отстраняется, чтобы, обхватив за щеки, посмотреть на меня повнимательнее.

В ее глазах блестят слезы, но она, с мимолетно проскользнувшей в ее чертах грустью, смахивает их.

– Посмотри, кто здесь, Джон.

– Тебе не обязательно объявлять о моем прибытии. Я же не гость, – говорю я и подхожу к кровати, чтобы встретиться с братом взглядом.

Джон бормочет что-то неразборчивое, и я воспринимаю это как приветствие. Его попытки что-либо произнести кажутся еще хуже, чем те звуки, которые он издавал на прошлой неделе, когда я разговаривал с ним. Даже с голосовым клапаном… Кажется, все становится только хуже.

– Да-да. – Я наклоняюсь и притворно обнимаю его, на мгновение прижимаясь лбом к его лбу, как будто подзаряжаю свой счетчик близнеца. Джон все такой же и в то же время – совсем другой. – Ты все еще красивее меня, – заявляю я, выпрямляясь. В попытке справиться с чувством беспомощности я сжимаю челюсть.

Он издает короткий смешок, который перерастает в приступ кашля. Мама отталкивает меня с дороги и приподнимает Джона, чтобы он не поперхнулся.

– Ты продезинфицировался? – спрашивает она. В ее голосе слышится паника из-за того, что я мог принести в комнату Джона бактерии.

– Да, – отвечаю я, чувствуя себя неловко, потому что отступаю и позволяю ей помочь брату так, как сам не могу. Так, как она помогала те пятнадцать лет, что он был пленником