Vita Nostra. Собирая осколки - Марина и Сергей Дяченко

поголовно сошел с ума. Первокурсники частью спрятались, а частью растворились в безумной тусовке.

– Это же не настоящее свидание, – быстро сказал Артур, оценивая Пашкину реакцию. – Это… в кафе посидеть по-дружески. Ну что ты так смотришь? Ладно, иди сам, я пошутил. Иди. – И Артур тяжело опустился на свою кровать.

– Да нет, – пробормотал Пашка. – Ты не так понял.

– Все я правильно понял. Я в тот раз, вечером, думал, что просто поболтаю с ней, пока ты учишься. А она… – Артур сокрушенно покачал головой. – Я не прав, она же к тебе пришла, тебя позвала… Иди, она ждет. Она же не виновата…

– …Что нас двое?

Пашка тут же прикусил язык. Ну вот, лишь бы ляпнуть.

Ему вспомнился выпускной в детском саду. Верстальщик, готовивший альбом, решил, что одного мальчика по ошибке сфотографировали дважды, и фото Пашки выкинул, оставив на странице альбома только Артура. Пашка почти не расстроился, но вот мама ужасно огорчилась. Ужасно…

– Слушай, – сказал Пашка быстро, желая поскорее проехать неприятный момент. – Иди к ней и признайся, как тебя зовут. И посмотри, что она скажет. Может быть, она скажет – ура, я так и думала, как хорошо, что ты Артур…

– Но она же влюбилась в тебя!

– А может, в тебя? Когда вы пили чай на кухне? Может, именно ты ей нужен, просто она не знает?

Артур секунду обдумывал его слова, решал и сомневался. Второкурсники за стеной нестройно орали под музыку.

– Ты уверен? – наконец спросил Артур.

– Иди, – отозвался Пашка. – Она врать не станет – если что-то не понравится, может и по морде выписать. Так что будь готов…

Артур просиял. Пашка давно уже не видел его таким веселым, таким свободным; крепко пожав Пашке руку, Артур быстро натянул лучший свитер, накинул куртку и вышел в грохот и пение общаги, и Пашка остался в комнате один. Горела лампа на столе, под лампой лежал Текстовый модуль, и возился в клетке хомяк.

Что скажет Ева, когда Артур признается в розыгрыше? Да какая ей разница, подумал Пашка с неожиданным раздражением. Она ведь все равно не различает нас, как тот верстальщик!

Пашка открыл параграф номер два. Он уже брался за него, но малодушно отложил на вечер. И вот опять – читать невозможно, лязг непроизносимых строчек сплетается с грохотом и визгом за стеной, и непонятно, что…

«…Снял очки. Вытер слезы. Тихонько позвал: «Мать…» Бабушка, будто того и ожидая, выскочила на порог, на ней было домашнее синее платье и кухонный передник.

Она увидела Пашку и Артура. Попятилась.

– Бабушка, – хрипло заговорил Артур. – Мы тебя любим. Мы оба любим тебя, и дедушку, и папу, и маму. Прости нас, пожалуйста.

Бабушка шагнула с крыльца, споткнулась и чуть не упала. Артур бросился вперед и подхватил ее, и она обняла его и повисла у него на плечах:

– Артурище…

Она никогда их не путала, никогда, с рождения, кто угодно мог перепутать, но бабушка…»

Пашка открыл глаза.

Прошло два часа – так утверждал электронный будильник. Где-то в общаге еще рокотала музыка, тихо, басовито, утробно. Ни единого разборчивого слова не было в параграфе номер два, только абракадабра.

* * *

В полночь второкурсники, высыпав во двор, тянули руки к небу и орали в экстазе, как безумные заклинатели погоды:

– Дождь прекратился! Больше нет дождя!

Одновременно вернулись Артур и Валентин. Очкарик без очков казался другим человеком, и был очень задумчив, и молча принялся кормить хомяка. Ботинки его совсем промокли – видно, долго бродил где-то по лужам.

– Я так и не признался ей, – сказал Артур. – Сидели болтали, хорошо на душе, люди кругом… Потом поцеловались в подворотне…

Очкарик быстро посмотрел на него – будто хотел о чем-то спросить, но удержался.

– Паш, ну что же теперь делать, – с болью в голосе сказал Артур. – Теперь она точно твоя. Я уже не признаюсь. Не смогу.

Пашка чувствовал себя странно раздвоенным. Целоваться с Евой после того, как та целовалась с Артуром… Ну, допустим, Ева-то уверена, что это был он, Пашка. Допустим, Ева сейчас в своей комнате, совсем рядом, и можно постучать к ней в дверь, и она наверняка выйдет, а в общаге тихо и темно. Но… какое это имеет значение, если в книжке с нечитаемым текстом повторяется и повторяется фрагмент, где бабушка с дедушкой их простили?

– Ты чего? – Артур подумал, что Пашка ревнует.

– Ничего. – Пашка проглотил свои объяснения, как пригоршню горьких таблеток. – Давай спать.

* * *

Дождь прекратился в полночь, и почти сразу вышла луна. Топился камин: ужасно сыро было этим вечером и по-осеннему холодно, и очень кстати, потому что Сашке нужен был огонь. Много часов она рисовала свои автопортреты – и получались они объемными и подвижными и норовили вытечь с листа бумаги, и тогда Сашка жгла их в камине.

Великая Речь менялась, уступая грамматической реформе. В мир без страха Сашка запустила страх, дозированный, точный, чтобы вернуть студентам способность вырастать в Слова. Но дозированный страх норовит сбежать, как молоко с конфорки, и смрадом горелой органики испоганить Сашке весь ее замысел.

Она решилась оставить девочку Алису во временной петле навсегда. Такие решения не проходят бесследно – и Сашка изменилась. Вот он, след метаморфозы.

В изъявительном наклонении девушка Алиса выжила… пока. Если бы Валя не установил с ней эмоциональную связь, не запустил процесс, не показал, как делать упражнения, – инстинктивно, сам не понимая, что происходит… В условном наклонении – «если бы» – Алиса навсегда осталась во вчерашнем дне.

Из-под Сашкиного карандаша выходила картинка, похожая на пачкотню детсадовца, но четырехмерная, с уклоном в пятое измерение. Легонько треснуло стекло в балконной двери. Не закончив работу, Сашка опустила листок в камин.

Фарит был прав… во многом, но кое в чем ошибался. Если бы он был прав во всем, от Сашки не осталось бы сейчас ни воспоминания, ни буквы, ни молекулы, а самолеты бы падали, дети тонули, люди убивали друг друга миллионами…

Может быть, это и есть единственно возможная реальность?

Легко постучали в дверь. Костя никогда не входил без стука.

– Привет, – сказала Сашка. Она даже не стала скрывать свою радость; ей надо было с кем-то поговорить – не с Физруком, не с Аделью и даже не с Портновым, который, конечно, все понимает, но человеком никогда не был.

Костя перешагнул порог, в руках у него были пакеты с логотипом ресторана. Не из Торпы, насколько Сашка могла судить.

– Палтус, – сказал Костя. – Очень вкусный. Будешь?

– Спасибо, – сказала Сашка, имея в виду, конечно, не рыбу. Поворошила пепел в камине, чтобы последний лист бумаги хорошо и полностью прогорел. – Я тут занимаюсь… разбором полетов.

И она начала говорить, а он слушал. Наверняка он знал все или почти все, но Сашке важно было выговориться – сформулировать и заново пережить важные вещи.

– …Та часть меня, осколок,