Vita Nostra. Собирая осколки - Марина и Сергей Дяченко

агонию. И ничего не выйдет. Что я по-прежнему убийца реальности. Что-то изменилось?

– Что изменилось? – спросила она вслух.

– Кстати, – сказал Физрук. – Уж сегодня ты позволишь мне сделать с твоим братом то, что я посчитаю нужным?

* * *

Путь по лестнице вверх дался Вале нелегко – он даже остановился два раза. Он не мог договориться сам с собой: что стало бы сейчас настоящим бунтом?

Уйти в общежитие, покормить хомяка и лечь спать? Но он ведь сегодня уже прогулял одну пару. Ставки должны повышаться.

Уехать из Торпы? На этой мысли Валя споткнулся о ступеньку и чуть не упал. Да, это был бы настоящий бунт. Но что, если потом он проснется в общаге, этим же самым утром, где девчонки под дождем будут бить Алису?

Вот же дурак: разговаривал с Александрой Игоревной и не сказал самого главного. Не сформулировал, не выложил в лицо. Проклятые слова: когда разговариваешь сам с собой, получается остро, хлестко, красноречиво. А когда посмотришь ей в глаза, вылетают невнятные ругательства, и все.

Хлюпая мокрыми ботинками, Валя прошел мимо раздевалок – в женской переговаривались, в мужской в основном молчали. В зале было пусто, чисто, ни души, и Валя подумал: а если сейчас просто уйти и сказать Александре Игоревне, что этого… Дмитрия Дмитриевича нет на месте?

– Тебя не узнать, – послышался знакомый голос из-за спины. – Линзы надел?

Физрук стоял на пороге тренерской комнаты. Мило улыбался, обнажив белые зубы, играя ямочками на щеках.

– Кеды есть? Кроссовки? Чешки хотя бы?

Валя помотал головой.

– Тогда босиком, – сказал Физрук. – Разувайся.

– Не буду, – сказал Валя, и ему не понравилось, как прозвучал его голос. Недостаточно твердо. Недостаточно уверенно. Тогда он улыбнулся, почти так же широко, как до того Физрук, и выдал спокойно, с ноткой иронии:

– У меня занятия через… шесть минут. Я же не пойду к Олегу Борисовичу босиком, правда?

Физрук что-то пробормотал себе под нос. Валя почувствовал мгновенное неудобство – будто мокрые ботинки в самом деле стали его тяготить.

Физрук взял волейбольный мяч из корзины. Мяч был отличный, Валя вспомнил, как они с отцом и его коллегами играли в волейбол – на пикнике, и как отец гордился, что у Вали получаются сильные и точные подачи…

Физрук подкинул мяч левой рукой и легко ударил правой. Мяч полетел через зал – и замер над горой гимнастических матов. Валя моргнул; мяч висел в воздухе. За окном висел дождь. Замерла пленка воды, бегущей по стеклам.

– Двести приседаний, – сказал Физрук. – Двести отжиманий от пола. Отработаешь – пойдешь на занятия к Олегу Борисовичу, через шесть минут.

Валя стоял, оцепенев. Во всем зале двигался только Физрук – он прохаживался, на ходу разминая плечи, потягиваясь, поднимаясь на носки и снова опускаясь на пятки. Кроссовки у него были белые, как нетронутый снег на далекой горной вершине.

– А я же думал, вы человек, – тихо и укоризненно сказал Валя. – Просто… лицемерный.

– А я лицемерный не-человек, – рассеянно отозвался Физрук. – Ни с кем на курсе не обсуждай меня, пожалуйста. Им это еще рано.

– А мне уже поздно? – Валя почувствовал себя ужасно обиженным. Как маленький ребенок. Он столько сил потратил на свой бунт, но бунтовать против такой Торпы…

– Если тебе нужна уступка, – сказал Физрук, – то вот она: можешь не снимать ботинки. И можешь сам выбирать, с отжиманий начать или с приседаний.

* * *

Сашка могла умыть руки и поручить Адели самостоятельно разбираться с Алисой Остаповой. Следовало так и сделать, у Сашки множество других забот: Речь разрушается. Реальность съеживается, как шкурка в огне. Но раз Сашка приняла людоедское решение – ей его и выполнять.

Алиса останется во временном кольце – одна. Однокурсники будут жить дальше, листать календарь, интересоваться прогнозом погоды на завтра. Когда-то Сашка болталась в кольце времени, но даже там, внутри, оставался смысл. Это не была тюрьма – это был тренажер. Преподаватели добивались результатов – и добились. Была надежда вырваться – и Сашка вырвалась.

Алиса останется проживать свой единственный день среди людей, не имеющих понятия о временной петле. Уверенных, что завтра будет завтра. Алиса сможет сесть в самолет, уехать на поезде или даже прыгнуть с крыши, но утром проснется в общаге и две соседки по комнате заведут все тот же повторяющийся разговор. И никакого смысла не будет в этой карусели. И никакого выхода.

Сашка поднялась на четвертый этаж.

Алиса, ожидая одиннадцати, маялась в коридоре. Ее избили сегодня утром, половина лица отекла, глаз закрылся. По крайней мере, подумала Сашка, бить ее больше не будут – не станет причины. Она потеряется в прошлом, сперва научится притворяться, а потом сойдет с ума…

Адель сидела за преподавательским столом, запах ее духов был теплее и мягче в этот дождливый день.

– Адель Викторовна, – сказала Сашка, – вы свободны на ближайшие двадцать минут. Я сама позанимаюсь с этой девушкой.

Впервые в жизни Адель не стала спорить. Встала, подхватила сумку, кивнула, не глядя Сашке в глаза:

– Спасибо.

Сашка автоматически отметила, что Адель сентиментальна. При всей своей показной жесткости. Адель понимает, что не отчислить Алису сейчас – невозможно. Но пусть это сделает Сашка.

* * *

…Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать семь. Валя начал с приседаний; в прошлый раз он добрался до ста, и то мышцы чуть не лопнули. В этот раз ему не вытянуть и пятидесяти.

– Поменяй вектор воли, – говорил Физрук, расхаживая по залу, а мяч все так же висел в воздухе, и дождь все так же висел за окном, и было страшно тихо – только шаги по деревянному покрытию зала, только голос, спокойный и даже приятельский. – Направь свою волю на действие. А не на сопротивление.

Валя скрипнул зубами. Разогнул колени – двадцать девять…

– Смысл – это проекция воли на область ее применения. Отыщи правильный вектор, и твои действия наполнятся смыслом.

«Я не могу» – эти слова заполняли его рот и мешали дышать. Слова были будто кляп, и Валя откуда-то знал, что никогда их не произнесет.

Тридцать! Тридцать один! Вообразите сферу, внешняя поверхность которой красная, а внутренняя белая…

И сфера вдруг открылась его глазам. Она висела в воздухе, как мяч, но находилась вовсе не в спортзале. Валя мог отлично ее видеть – насквозь. Внутренняя поверхность белая… А снаружи она красная, как закатное солнце…

«Не нарушая целостности, мысленно деформируйте сферу таким образом, чтобы внешняя поверхность оказалась внутри, а внутренняя – снаружи».

Семьдесят пять. Восемьдесят. Валя не чувствовал ног. Там, где были его колени, бедра, голени, теперь помещалась боль, будто Валю окунули в кипящее олово. Зато перед глазами у него по-прежнему висела сфера – совершенная, как пропуск в прекрасный мир. И у Вали была власть над этой штукой.

И он мысленно вывернул сферу, не повредив ее нежной тонкой оболочки. Это было как