Пропавшие наши сердца - Селеста Инг

шелковая блузка. Шик, утонченность. Тайна. А потом, на третий день после приезда, когда она выходила из вагона метро, навстречу ей проплыло бородатое существо в изумрудном вечернем платье и, подобрав юбку, скользнуло на место, где только что сидела она. Никто даже головы не повернул, а существо, достав из складок платья номер «Нью-Йоркера», углубилось в чтение; закрылись двери, и поезд умчался. Скоро ей предстояло увидеть еще и не такое. Велосипедиста, едущего сквозь пробку, гудя во все горло, словно сирена: «Ду-ба-ду-ба-ду!» Престарелую даму с тростью, ковыляющую по Бродвею и горланящую в такт шагам: «Наш Бог – всемогущий Бог!» Совокупляющуюся парочку на открытой веранде – женщина обвивала ногами талию мужчины, узкий проулок, точно рупор, направлял вопли на прилегающую улицу. И ни один прохожий не остановился, не ухмыльнулся, не оглянулся, все спешили мимо, занятые только собой, своими делами. Начался дождь, потоки воды заливали город, и Маргарет забежала в книжный магазин, растрепанная, мокрая как мышь, и никто даже бровью не повел. Здесь тебя не замечают, поняла она. А значит, можно делать что угодно, быть кем угодно. В общественном туалете она сняла мокрые носки, подставила под сушилку для рук, и никто даже слова не сказал. Когда носки высохли и Маргарет их надела, от кончиков пальцев заструилось тепло. Никогда в жизни она не чувствовала такой свободы.

Она отрезала волосы, выкрасила прядки в малиновый цвет. Пробовала на прочность границы – проверяла, когда на нее начнут оборачиваться. Постепенно сменила весь гардероб: каблуки стали выше, юбки – короче, джинсы – дыра на дыре. Сделала пирсинг. Никто ни разу не обернулся. То ли дело дома – там не просто оборачиваются, а глазеют. Там хочешь не хочешь, а веди себя примерно, не привлекай внимания, как птичка, притаившаяся в листве, как гвоздь, сидящий по шляпку в мягкой, уютной древесине. Надо быть незаметной, иначе не выжить.

Уже тогда все потихоньку начинало рушиться. Сокращался рабочий день, снижались зарплаты, цены ползли вверх. Но не везде: люди по-прежнему покупали одежду, ходили в рестораны. По ночам целые кварталы гудели, сверкали огнями, люди собирались вместе лишь затем, чтобы порадоваться жизни, молодости и темноте. Еще можно было веселиться, предаваться безделью. Еще можно было сидеть на крыльце или на скамейке в парке, улыбаясь в ответ на улыбки прохожих.

Маргарет окунулась в городскую жизнь, словно в океан. Устроилась официанткой. Прогуливала лекции и бродила по городу – жадно впитывала его в себя, исследовала самые потаенные уголки. Завела друзей. В китайском квартале тогда еще можно было услышать кантонскую речь, и Маргарет стала покупать китайские газеты и, вооружившись словарем, ночами корпела над иероглифами, учила их написание, чтение, как изучают тело любимого человека. Тогда она впервые осознала, что прежняя жизнь ей сделалась мала, как детское пальтишко. Она научилась пить и флиртовать. Научилась наслаждаться и дарить наслаждение. В то время она уже писала стихи – царапала строчки на обрывках бумаги, на продуктовых чеках, на обертках от мятной жвачки, – каждое слово как алмазная крошка, острое, колкое. Казалось, это пишет кто-то другой – она и не подозревала, что в ней скрывается второе «я». Надвигался Кризис, он был уже на пороге, но по-прежнему выходили журналы, оставалось время для стихов и было кому их читать, а редакторам нравился ее напряженный ритм, ее строки – необузданные, пружинистые. Образы, что впивались в самое сердце и не отпускали. Гонораров ей никогда не платили, ну и не беда. По вечерам они с друзьями скидывались на вино и пили из пластиковых стаканчиков у кого-нибудь в общаге, сидя кружком, с перепачканными красным губами.

В те дни город был как в лихорадке – все словно чувствовали, что близится гроза и в воздухе искрит. В глазах родителей это было безумием, а ей казалось, что ничего нет правильней и логичней: если мир объят пожаром, чем не повод и самому ярче гореть? Ночные посиделки плавно переходили в утренние, денег ей зачастую хватало только на кофе в первой встречной забегаловке. Домой она возвращалась пешком, чтобы сэкономить на такси, и рассвет на ее глазах золотил город. Она ходила на вечеринки, танцевала, целовалась с незнакомцами из чистого любопытства. Зачастую это заканчивалось в постели – в ее, в его, в чьей-то еще. Красивые мужчины, красивые женщины. В те дни они были повсюду, ослепительные, как сверхновые звезды.

От того времени в памяти у нее осталась картинка: ночной клуб, темнота, густой жаркий воздух. Толкотня, лоснящиеся от пота тела. Пульсирующий свет выхватывает из мрака то чей-то глаз, то губы, то руку, то грудь. Чувство, что растворяешься в толпе – в потной бесформенной массе, где каждый движется сам по себе, но в едином со всеми ритме. Над головами яркие огни; под утро все разбегутся, а они так и будут мерцать. Пол под ногами танцующих липкий от пролитого вина. Комендантский час тогда еще не ввели.

Все началось незаметно, как почти всегда и бывает. Она училась тогда на третьем курсе. Начали закрываться магазины, окна заделывали изнутри монтажной пеной. Сначала лишь кое-где, словно кариес, и вдруг оказалось, что опустели целые кварталы, по всей стране. Аренда вздорожала, покупатели перевелись. На улицах прибавилось попрошаек, бренчащих мелочью в бумажных стаканчиках из помойки, с картонными табличками: «СЕМЬЯ ИЗ 5 ЧЕЛОВЕК. ПОТЕРЯЛ РАБОТУ. ПОМОГИТЕ ЧЕМ СМОЖЕТЕ». Цены росли, а люди нищали. В магазинах одежды устраивали акции – минус десять процентов, двадцать, сорок пять, – и все равно свитера так и висели на вешалках, и хоть бы кто примерил. Всем стало вдруг не на что и некогда. Каждый десятый, по статистике, остался безработным. Потом – каждый пятый. Люди лишались машин, затем жилья и, наконец, терпения.

Ресторан, где работала Маргарет, закрылся: заведение с полувековой историей осталось без посетителей, а те немногие, что заходили, заказывали только кофе и торчали за самыми дальними столиками, пока тот не остынет. Хозяин плакал, когда заколачивал дверь, – он здесь играл за стойкой еще ребенком. Маргарет принялась обходить рестораны в поисках работы, но ей смеялись в лицо или только головой качали. В одном управляющий сказал ей ласково: ступай домой. Прежде чем станет лучше, сказал он, сначала должно стать хуже. Если вообще станет лучше. Дочь его, ровесница Маргарет, тоже недавно лишилась работы.

Экономисты так и не сумели договориться по вопросу, что вызвало Кризис. Одни ссылались на неблагоприятную фазу цикла – дескать, у всего есть циклы, как у эпидемий или нашествий саранчи. Другие во всем винили биржевых спекулянтов, инфляцию, неуверенность людей в завтрашнем