Пропавшие наши сердца - Селеста Инг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так вот ты как, кипятилась Доми, решила отсидеться у своего богатенького парня, пока мы тут побираемся?
Руки у Маргарет были обветренные, в цыпках; неделю назад на нее напали, схватили за воротник куртки, но ей удалось вырваться. Воротник она пришила шерстяной ниткой – красной, другой не было, – и шов алел под горлом, как свежая рана.
Да насрать мне на вас обоих, сказала Доми, но Маргарет не ответила. Она уже шагнула за порог.
Он свободно владел шестью языками, мог объясниться еще на нескольких. Неплохо для белого парня из Эванстона, шутил он. Родители его, заядлые путешественники, каждый год проводили отпуск в новой стране, и к десяти годам Итан успел побывать на четырех континентах. Он, как и Маргарет, был единственным ребенком, и это, среди прочего, их сблизило – то, что оба последние веточки рода, и им предстоит соединиться, чтобы стать крепче, породить что-то новое.
А кантонский ты знаешь? – спросила Маргарет, и Итан покачал головой.
Только классический китайский, да и то плохо.
И добавил: давай учить вместе. Ты и я.
Он занимался этимологией: изучал происхождение слов. В детстве играл в слова, разгадывал с отцом кроссворды, а мама готовила его к конкурсным диктантам. На день рождения и на Рождество он каждый раз просил в подарок книги. В Кризис, когда начали закрываться библиотеки и книжные магазины, ему нечего стало читать, кроме словарей, стоявших рядком на подоконнике. В то первое утро Маргарет, встав с постели, подошла на них полюбоваться. Толстые желтые двуязычные словари: французский, немецкий, испанский, арабский; некоторые языки и вовсе ей не знакомые. Мертвые языки: латынь, санскрит. Английский толковый словарь толщиной с телефонный справочник, с тонкими, как в Библии, страницами. Маргарет не спеша провела пальцами вдоль корешков и повернулась к Итану – оба были еще не одеты, с позолоченной утренним солнцем кожей – в изумлении, как будто вдруг признала в нем родную душу.
Для Итана каждое слово таило секреты, заключало в себе историю, все прежние свои обличья. Он находил между словами таинственные связи, изучал их родословную, отыскивал слова, общие по происхождению, подчас самые неожиданные. Для него слова были подтверждением того, что, несмотря на хаос вокруг, в мире есть логика и порядок, есть система, которая поддается расшифровке. Маргарет нравилась в нем эта непоколебимая убежденность, что мир можно познать, что, исследуя его частности, получаешь представление о целом. Для Маргарет волшебство заключалось не в истории слов, а в том, на что они способны: одним беглым росчерком обозначить явление или чувство, выразить невыразимое, воплотить на миг образ, который тут же растворится в воздухе. И это, в свой черед, восхищало Итана в Маргарет – ее жадное любопытство ко всему на свете, то, что мир для нее всегда был и будет до конца не разгаданным, полным тайн и чудес, так что порой остается лишь хлопать глазами от удивления.
Сидя взаперти, они читали – взяв с подоконника какой-нибудь словарь, ложились с ним на матрас, один пристраивал голову другому на колени. Зачитывали вслух целые словарные статьи, исследовали значения, и оба вели раскопки: она, как кладоискатель, охотилась за словами, точно за драгоценными камнями, выкладывала из них мозаику, а он, словно археолог, докапывался до глубинной сути, искал следы попыток людей объяснить мир и объясниться друг с другом. Слово «аттестовать» восходит к латинскому attestor, «свидетельствовать», а оно, в свою очередь, к слову «три» – третья сторона, свидетель. Слово «автор» родственно латинскому augeo, «содействую росту», – тот, кто взращивает идеи, собирает урожай стихов, рассказов, книг. Слово «поэт», если проследить его родословную с самого начала, произошло от греческого слова со значением «складывать в кучи» – древнейшая, самая простая форма творчества.
Маргарет, узнав об этом, смеялась. Вот чем я занимаюсь, сказала она, – складываю слова в кучи.
Krei, прочла она вслух. «Разделяю, сужу». Как сито, сказал Итан, – чтобы отделять хорошее от дурного. Отсюда krisis – «исход», перелом к лучшему или к худшему.
Маргарет провела пальцем по его груди снизу вверх, коснулась нежной ямки между ключиц.
То есть, сказала она, время определяться, кто мы.
С улицы доносились вой сирен и крики, иногда пальба – или салют? Беспорядки охватили страну, как степной пожар, все кругом будто иссохло и готово было вспыхнуть. В Атланте безработные демонстранты подожгли мэрию, пришлось вызвать нацгвардию. Всюду взрывались бомбы – в административных зданиях, в метро, на газонах перед губернаторскими особняками. Экстренные собрания, голосования, марши, митинги – и никаких перемен к лучшему. Когда же это кончится? – вопрошали люди в тех немногих местах, где еще могли встречаться: в продуктовых магазинах меж полупустых полок; на лестницах многоквартирных домов; во дворах, сгребая сухие листья – поддерживая хоть какое-то подобие порядка, чистоты, нормальной жизни во времена, когда не осталось ни намека на нормальную жизнь. Когда же это кончится? – слышалось со всех сторон, но конца не было видно.
А в квартире Маргарет и Итан пили чай с печеньем из кухонного шкафчика. После душа она надела старую рубашку Итана, а свое платье выстирала в ванне и повесила сушиться на штангу. Они закрыли окна, потом задернули шторы. Варили суп. Любили друг друга.
Он ласкал ее, будто слизывал с пальцев масло. После любви, когда она лежала с ним рядом, прижавшись ухом к его спине, ей было спокойно как никогда. Приятно, когда можно наконец вытянуться, если неделями спишь, сжавшись в комок. Однажды утром она просто-напросто взяла и осталась.
Перед уходом она отправила Доми письмо – жалкая попытка проститься после их недавней, самой бурной ссоры, когда Доми сбросила пиджак, что отдала ей Маргарет, – мол, забирай, лучше буду ходить голой! – и вышла, хлопнув дверью. Маргарет исписала вдоль и поперек целый лист, а после не могла вспомнить, что написала, а о чем умолчала, чтобы избежать гнева Доми, уберечь ее от боли. Так или иначе, Доми ни разу не позвонила, не зашла, и в конце концов Маргарет перестала ждать.
В тиши квартиры Итана к ней стали возвращаться стихи – робко, несмело, как выходят из нор звери после грозы.
Она писала о затишье в городе, о том, как изменился его ритм без людей. О любви, о радости и об уюте. Об утреннем аромате его кожи, о тепле их постели. О том, как обрести покой среди хаоса, которому не видно конца, о тихом уголке, куда не долетает шум Кризиса. Печататься было негде: продолжали выходить только крупнейшие газеты, да и то с государственной поддержкой; всем
