Дивергент - Вероника Рот

Я стараюсь следить за его словами, но мои мысли спутаны. Я чувствую себя наглядным примером симптомов страха: потные ладони, быстрое сердцебиение, затрудненное дыхание, сухость во рту, комок в горле.

Он кладет руки по обе стороны от моей головы и склоняется надо мной.

— Будь храброй, Трис, — шепчет он. — Первый раз самый тяжелый.

Его глаза — это последнее, что я вижу.

Я стою в поле с сухой травой, которая достает мне до талии. Воздух пахнет дымом и обжигает мои ноздри. Надо мной небо цвета желчи, и при его виде меня наполняет тревога, мое тело замирает.

Я слышу трепетание, словно ветер переворачивает страницы книги, но ветра здесь нет. Воздух беззвучный, если не считать этого шороха, ни жаркий, ни холодный — вообще ни как воздух, но я все еще могу дышать.

Тень летит над моей головой. Что-то приземляется на мои плечи. Я чувствую ее вес и укол когтей и стремительно отодвигаю руку вперед, чтобы избавиться от этого, моя рука задевает что-то. Я чувствую нечто мягкое и тонкое. Перо.

Я кусаю губы и смотрю в ту сторону. Черная птица размером с мое предплечье поворачивает голову и вперивает в меня один крошечный глаз.

Я стискиваю зубы и снова ударяю ворону рукой. Она вцепилась в меня когтями и не двигается. Я вскрикиваю, скорее разочарованно, чем от боли, и ударяю ворону обеими руками, но она остается на месте, один глаз смотрит на меня, перья сверкают желтым светом.

Гром грохочет, и я слышу стук дождя о землю, но это не дождь. Небо темнеет, будто туча заслоняет солнце. Все еще сталкивая птицу, я смотрю вверх. Стая ворон несется на меня: наступающая армия с вытянутыми когтями и открытыми клювами, каждый из которых пронзительно кричит, наполняя воздух шумом. Вороны спускаются к земле единой массой, сотни черных глаз-бусинок сверкают.

Я пытаюсь бежать, но ноги будто прирастают к земле и отказываются двигаться, как и ворона на моем плече. Я кричу, пока они окружают меня, машут крыльями около моих ушей, клюют мои плечи, цепляются когтями за одежду.

Я кричу, размахивая руками, слезы выступают на моих глазах. Мои ладони ударяют по твердым телам, но я ничего не могут поделать, их слишком много. А я одна. Они давят на кончики пальцев и прижимают их к моему телу, крылья скользят сзади по шее, их лапы раздирают мои волосы.

Я изгибаюсь и выворачиваюсь. Падаю на землю и закрываю голову руками. Они кричат на меня. Я чувствую, шевеление в траве, ворона прокладывает путь мне под руку. Я открываю глаза, и она клюет мое лицо, клювом бьет меня прямо в нос. Кровь капает на траву, я всхлипываю, ударяя по птице ладонью, а другая ворона вклинивается под мою вторую руку и когтями цепляется за переднюю часть моей рубашки. Я кричу, я рыдаю.

— Помогите! — плачу я. — Помогите!

Вороны машут крыльями сильнее, рев стоит у меня в ушах. Мое тело горит, они повсюду, я не могу думать, я не могу дышать. Я задыхаюсь, и мой рот наполняется перьями, перья лезут мне в горло, в легкие, заменяют мою кровь мертвым грузом.

— Помогите, — рыдаю я. Я кричу, даже не осознавая, что делаю.

Я умираю, я умираю, я умираю.

Моя кожа иссушается, у меня кровотечение, и эти пронзительные крики, слишком громкие для моих ушей… Но ведь я не умираю, я вспоминаю, что это все неправда, хотя и кажется таким реальным… таким реальным.

«Будь храброй», — кричит Четыре в моей памяти.

Я отвечаю ему, вдыхая и выдыхая перья: «Помоги!»

Но здесь не будет помощи, я одна.

«Ты останешься в галлюцинации, пока не сможешь успокоиться», — его голос продолжает у меня в голове.

Я кашляю, мое лицо мокрое от слез, а одна из ворон извивается под моими руками, и я чувствую край ее острого клюва у моего рта. Ее клюв вклинивается в мои губы и царапает зубы. Ворона толкает голову в мой рот, и я с силой сжимаю челюсть, на вкус это что-то сырое. Я сплевываю и сжимаю зубы, образуя барьер, но теперь новая ворона толкает мои ноги, а другая клюет мои ребра.

Успокойся.

Я не могу, я не могу. Моя голова пульсирует.

Дыши.

Я держу свой рот закрытым и вдыхаю через нос.

Кажется, прошли часы с тех пор, как я была одна в поле, прошли дни. Я выпускаю воздух через нос. Мое сердце тяжело бьется в груди. Мне нужно замедлить сердцебиение. Я опять вдыхаю, мое лицо мокрое от слез. Я снова всхлипываю и, заставляя себя податься вперед, вытягиваюсь на траве, которая колет мою кожу.

Я развожу руки и дышу. Вороны тыкают и подталкивают меня в бок, ползают подо мной, и я позволяю им. Я позволяю хлопанью крыльев и пронзительным крикам, укусам и ударам продолжаться, расслабляю мышцы одну за другой, чтобы уйти, чтобы не стать заклеваной тушкой.

Боль переполняет меня. Я открываю глаза и понимаю, что сижу на металлическом стуле. Я кричу и стучу руками, головой, ногами, чтобы согнать птиц, но они ушли, хотя я все еще могу чувствовать, как их перья дотрагиваются до задней части моей шеи, как когти цепляются за плечо, и кожу жжет.

Я стону, притягиваю колени к груди и прячусь в них лицом. Рука касается моего плеча, и я замахиваюсь кулаком, попадая во что-то плотное, но, в то же время, мягкое.

— Не трогай меня! — рыдаю я.

— Все закончилось, — говорит Четыре.

Рука неловко сдвигает мои волосы, и я вспоминаю, как отец гладил их, как он целовал меня, желая спокойной ночи, как мама, касалась моих волос, когда обрезала их.

Я вожу ладонями по рукам, стряхивая перья, хоть и знаю, что их там нет.

— Трис. — Я качаюсь взад и вперед на металлическом стуле. — Трис, я отведу тебя обратно в общежитие, хорошо?

— Нет! — отвечаю я поспешно. Я поднимаю голову и смотрю на него, хотя и не вижу сквозь пелену слез.

— Им нельзя меня видеть… в таком…

— Ох, успокойся, — он прерывает меня, закатывая глаза. — Я выведу тебя через заднюю дверь.

— Мне не нужно, чтобы ты… — Я трясу головой. Мое тело дрожит, я чувствую себя слабой. Я не совсем уверена, смогу ли стоять, но я должна попытаться. Я не хочу быть единственной, кого требуется отвести обратно в общежитие. Даже если они меня не увидят, все об этом узнают и будут сплетничать. — Ерунда.

Он хватает меня за руку и стягивает со стула. Я смаргиваю слезы с глаз, вытираю их ладонью и позволяю ему отвести меня к двери за экраном компьютера. Мы спускаемся в прихожую в тишине. Когда до комнаты остается несколько сотен ярдов, я выдергиваю руку и останавливаюсь.

— Почему ты сделал это со мной? — спрашиваю я. — В чем был смысл, а? Меня не осведомили, что выбрав Бесстрашие, я буду записана на недели пыток!

— А ты думала, что перебороть трусость будет просто? — спокойно отвечает он вопросом на вопрос.

— Это не преодоление трусости! Трусость — это то, как вы решаете действовать в реальной жизни, а в реальной жизни меня не заклевывают до смерти вороны, Четыре! — Я прижимаю ладони к лицу и рыдаю в них.

Он ничего не говорит, а просто стоит там, пока я плачу. На то, чтобы прекратить, уходит всего пара секунд, и я снова вытираю лицо.

— Я хочу домой, — обессилено говорю я. Но возвращение теперь не выход. Сейчас у меня есть выбор между Бесстрашием и трущобами афракционеров.

Симпатия в его взгляде полностью отсутствует. Он просто смотрит на меня. В тусклом коридоре его глаза выглядят черными, рот плотно сжат.

— То, как думать и вести себя, когда тебе страшно, — говорит он, — это урок, который надо выучить всем, даже семьям Стиффов. Это то, чему мы пытаемся научить вас. Если ты не можешь усвоить это, выметайся отсюда, потому что такие, как ты, нам не нужны.

— Я пытаюсь. — Моя нижняя губа дрожит. — Но я провалилась. Я потерпела неудачу.

Он вздыхает.

— Как думаешь, сколько времени ты провела в этой галлюцинации, Трис?

— Не знаю. — Я трясу головой. — Полчаса?

— Три минуты, — отвечает он. — Ты выбралась в три раза быстрее, чем другие инициированные. Неважно, кто ты, но ты точно не неудачница.

— Три минуты?

Он немного улыбается.

— Завтра у тебя выйдет гораздо лучше. Вот увидишь.

— Завтра?

Он касается моей спины и ведет меня к спальне. Я чувствую кончики его пальцев сквозь футболку. Его мягкие прикосновения заставляют меня на мгновение забыть о птицах.

— Что было твоей первой галлюцинацией? — спрашиваю я, глядя на него.

— Это было не совсем «что», скорее «кто». — Он пожимает плечами. — Это неважно.

— Ты переборол этот страх?

— Пока нет. — Мы доходим до двери в спальню, и он облокачивается на стену, засовывая руки в карманы. — Возможно, я никогда с ним не справлюсь.

— Так страхи не уходят?

— Только иногда. А иногда их заменяют новые. — Он просовывает большие пальцы в шлевки джинсов. — Но смысл не в становлении бесстрашным. Это невозможно. Смысл в том, чтобы научиться контролировать свой страх и быть свободным от него.

Я киваю. Я привыкла думать, что Бесстрашные ничего не боялись. По крайней мере, такими они выглядели. Но, возможно, то, что я принимала за бесстрашие, было просто управлением своим страхом.