Время предательства - Луиза Пенни

– Pardon?

– Понимаете, Констанс была удивительная. Смешливая, дружелюбная и добрая. Замечательный гость за обедом. Она заходила ко мне раза два.

– Но? – подсказала Тереза.

– Но я чувствовала, что мне никогда не узнать ее ближе. На ней была какая-то личина, вроде лакированной маски. Она словно уже сама по себе была портретом. Нечто созданное, ненастоящее.

Некоторое время обе разглядывали красочную кляксу на холсте.

– Я хотела узнать, не знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы установить спутниковую тарелку? – спросила Тереза, вспомнив о своей миссии.

– Знать-то знаю, только это не поможет.

– Что вы имеете в виду?

– Спутниковые тарелки здесь не работают. Можно попробовать комнатную антенну, но сигнал очень слабый. Большинство из нас получают новости по радио. Если случается какое-то серьезное событие, мы поднимаемся в спа-гостиницу и смотрим телевизор там. Но я могу дать вам почитать хорошую книгу.

– Merci, – улыбнулась в ответ Тереза, – но, если вы все же порекомендуете мне специалиста по тарелкам, я буду вам признательна.

– Нужно позвонить.

Клара оставила Терезу в мастерской созерцать полотно и женщину, которая была не совсем реальной, а теперь умерла.

Рут крепко сжимала в руке поэтический сборник.

– В первый же день Констанс пришла ко мне. Сказала, что ей нравится моя поэзия.

Гамаш поморщился. Две вещи ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить Рут Зардо: «У нас кончилось спиртное» и «Мне нравится ваша поэзия».

– И что вы ей ответили? – спросил он с опаской.

– А что, по-вашему, я могла ей сказать?

– Уверен, вы проявили любезность и пригласили ее в дом.

– Я пригласила ее сделать кое-что.

– И она сделала?

– Нет. – Рут не могла скрыть удивления. – Она просто сказала, стоя у моей двери: «Спасибо».

– И что сделали вы?

– А что я могла сделать после этого? Захлопнула перед ней дверь. Она сама напросилась.

– Да уж, вас спровоцировали дальше некуда, – согласился Гамаш, и Рут посмотрела на него пронзительным, оценивающим взглядом. – Вы знали, кто она?

– Вы думаете, она сказала: «Привет, я одна из пятерняшек. Позвольте войти?» Конечно, я не знала, кто она такая. Я решила, что она старая пердунья, которой что-то от меня надо. Поэтому я от нее избавилась.

– И что сделала она?

– Вернулась. Купила бутылку «Гленливета». Явно посоветовалась с Габри там, «У геев». И Габри сказал ей, что единственный ключ, который открывает дверь в мой дом, – бутылка виски.

– Слабое звено в вашей системе безопасности.

– Она сидела там. – Рут показала на стул, на котором сидел Гамаш. – А я здесь. И мы выпивали.

– И на какой стадии она вам сказала, кто она такая?

– Она, вообще-то, не говорила. Она сказала, что у меня есть одно стихотворение. Я спросила какое, и она мне процитировала. Как и ты. Потом сказала, что Виржини именно так и чувствовала себя. Я спросила, о какой Виржини она говорит, и она ответила, что о своей сестре. О Виржини Уэлле.

– И тогда вы поняли? – спросил Гамаш.

– Господи боже, да тут даже моя долбаная утка догадалась бы.

Рут поднялась и вернулась с книгой Бернара о пятерняшках. Она бросила книгу на стол и снова села.

– Отвратительная книга, – сказала она.

Гамаш взглянул на обложку. Черно-белая фотография доктора Бернара, сидящего на стуле в окружении пятерняшек Уэлле в возрасте приблизительно восьми лет. Пятерняшки смотрели на него восторженными глазами.

Рут тоже смотрела на обложку. На пятерых девочек.

– Я притворялась, что живу в приемной семье, и ждала, что в один прекрасный день они придут и найдут меня.

– И в один прекрасный день Констанс пришла, – тихо произнес Гамаш.

Констанс Уэлле в конце своей жизни, в конце пути пришла в этот разрушающийся старый дом, к этой разрушающейся старой поэтессе. И здесь она нашла-таки собеседницу.

А Рут обрела сестру. Наконец-то.

Рут встретилась с ним взглядом и улыбнулась:

– «Не будет ли тогда, как прежде, слишком поздно?»

Увы.

Глава девятнадцатая

Старший инспектор Гамаш приехал в Монреаль и теперь, сидя за своим компьютером, читал недельные отчеты инспектора Лакост, своих агентов, полицейских отделений по всей провинции.

Стояло субботнее утро, и он был один в отделе. Отвечал на электронные письма, делал записи, отправлял соображения и предложения по поводу расследований. Звонил в отдаленные районы двум инспекторам, ведущим следствие, расспрашивал, как идут дела.

Потом он посмотрел последний дневной отчет. Это была сводка проведенных мероприятий и дел из офиса старшего суперинтенданта Франкёра. Она присылалась Гамашу не с целью информирования и определенно не из вежливости, а в качестве оскорбления.

Гамаш помедлил на иконке «открыть сообщение».

Если нажать ее, то оно будет помечено как прочтенное. За его столом на его терминале. С предварительно введенными его паролями.

Франкёр опять будет знать, что он еще раз умыл Гамаша.

Тем не менее Гамаш щелкнул мышкой, и на экране появились слова.

Он прочел то, что хотел Франкёр. И почувствовал именно то, чего Франкёр хотел добиться своим посланием.

Бессилие. Злость.

Франкёр назначил Жана Ги на очередную операцию, на сей раз – рейд по изъятию наркотиков, который вполне мог быть осуществлен Канадской конной полицией или пограничной службой. Начав читать сообщение, Гамаш сделал долгий, неторопливый, глубокий вдох. На мгновение задержал воздух в легких. Потом выпустил его. Медленно. Заставил себя перечитать все заново. Воспринять целиком.

Потом он закрыл сообщение и сохранил его.

Он сидел в своем кресле и смотрел через стекло, отделяющее его кабинет от всего офиса. От пустого офиса. С замусоленными рождественскими гирляндами. С жалкой елочкой без подарков, даже фальшивых.

Гамаш хотел развернуться в кресле спиной к этому запустению и взглянуть на город, который он любит. Но вместо этого он обдумал то, что видел и что прочел. И что чувствовал. Потом он позвонил по телефону, встал и ушел.

Наверное, ему следовало сесть в машину, но старший инспектор хотел подышать свежим воздухом. На тротуарах Монреаля лежал талый грязный снег, а улицы были полны спешащими покупателями, которые толкались и желали друг другу чего угодно, только не мира и благополучия.

Активисты Армии спасения исполняли на углах рождественские песни. Гамаш прошел мимо мальчика, который распевал сопрано «Однажды в царском городе Давида».

Но старший инспектор ничего не слышал.

Он шагал среди горожан, не встречаясь ни с кем взглядом. Погруженный в свои мысли. Наконец старший инспектор подошел к офисному зданию и нажал кнопку домофона. Лифт доставил его на последний этаж. Он прошел по пустому коридору и открыл дверь в знакомую приемную.

От ее вида, от ее запаха у него скрутило желудок, и он слегка удивился этой волне тошноты и силе воспоминаний, нахлынувших на него.

– Старший инспектор.

– Доктор Флёри.

Они обменялись рукопожатием.

– Спасибо, что согласились меня принять, – сказал Гамаш. – В особенности в субботу. Merci.

– Обычно по выходным меня здесь нет. Но сегодня я расчищал завалы перед праздниками.

– Извините, что побеспокоил, – сказал Гамаш.

Доктор Флёри посмотрел на визитера и улыбнулся:

– Я же сказал, что приму вас, Арман. Вы меня ничуть не побеспокоили.

Он провел старшего инспектора в свой кабинет – удобное светлое помещение с большими окнами, где стояли стол и два стула друг перед другом. Флёри указал на один из стульев, хотя Арман Гамаш прекрасно знал это место – провел в нем немало часов.

Доктор Флёри был психотерапевтом. Точнее, главным психотерапевтом Квебекской полиции. Но его офис располагался не в управлении полиции. Решили, что такое место подойдет лучше.

И потом, если бы доходы доктора Флёри зависели только от агентов полиции, приходящих к нему на консультации, то он жил бы впроголодь. Агенты полиции не любили признаваться, что им нужна помощь. И уж конечно они не хотели, чтобы кто-то знал, что они обращались за помощью.

Но после операции на фабрике старший инспектор Гамаш сказал себе, что непременным условием возвращения к работе всех участвовавших агентов, получивших физические или психологические травмы, является психотерапия.

Включая и его самого.

– Я думал, вы мне не доверяете, – сказал доктор Флёри.

Старший инспектор улыбнулся:

– Вам я доверяю. Но что касается других, сомневаюсь. Были утечки обо мне, о моей личной жизни и отношениях, но главным образом утечки о той истории, после которой к вам приходили консультироваться мои агенты. Против них использовалась информация, в высшей степени личная информация, которую они доверили только вам.

Гамаш не сводил глаз с доктора Флёри. Тон его голоса был обыденным, но взгляд – жестким.

– Утечки могли произойти только из вашего офиса, – продолжал он. – Однако я никогда не обвинял вас лично. Надеюсь, вы это знаете.