Время предательства - Луиза Пенни

– Но где нам взять спутниковую тарелку? – спросил Жером. – Обычной мы не можем воспользоваться. Нам нужна такая, которую невозможно отследить.

– Хорошо, предположим, что к Интернету мы подключились, – деловито сказала Тереза, – но у нас есть еще одна проблема. Мы не можем воспользоваться логинами полиции, чтобы войти в систему: Франкёр сразу же нас засечет. Как нам туда вклиниться?

Гамаш положил на стол лист бумаги.

– Что это? – спросила Тереза.

Однако Жером знал:

– Пароль входа. Но какой сети?

Гамаш перевернул бумагу.

– Национальная библиотека, – сказала Тереза, узнав логотип. – Национальный архив Квебека. Там ведь работает Рейн-Мари, верно?

– Oui. Вчера я искал там материалы по пятерняшкам Уэлле и вспомнил, как Рейн-Мари мне говорила, что сеть архива охватывает всю провинцию от самой крохотной библиотеки до громадных архивов университетов. Она соединена со всеми библиотеками, дотируемыми из бюджета.

– А также с архивом Квебекской полиции, – кивнула Тереза. – Оттуда можно получить доступ к файлам по всем старым делам.

– Хорошо, у нас есть пароль для входа, – сказал Жером, не отрывая глаз от листа бумаги и логотипа. – Но это пароль Рейн-Мари? Пароль, принадлежащий Рейн-Мари Гамаш, сразу их насторожит.

Он понимал, что подыскивает причину, по которой план Гамаша не сработает, поскольку знал, что ждет их по ту сторону электронной двери. Внимательные глаза. Преследование. Там его стерегут. Только и ждут, когда он сделает какую-нибудь глупость. Например, снова войдет в систему.

– Я подумал о такой опасности, – успокоил их Гамаш. – Пароль принадлежит другому человеку. Одной из хранительниц. Так что, если будет введен ее пароль, вопросов ни у кого не возникнет.

– Что ж, может, ваш план и сработает, – тихо произнесла Тереза, не желая искушать судьбу.

Гамаш поднялся со стула:

– Я зайду к Рут Зардо, а потом мне нужно в Монреаль. А вы поговорите с Кларой Морроу, – может быть, она знает кого-нибудь, кто устанавливает спутниковые тарелки.

– Арман, – сказала Тереза у дверей, когда он надевал куртку, перчатки и брал ключи от машины. – Вы, вероятно, решили первое и последнее действия задачи – соединение со спутником и пароль, но как нам связать их? Среднее действие отсутствует целиком. Нам нужны кабели и компьютеры. И кто-то, кто подключит их.

– Да, это проблема. Однако у меня есть идея и на этот счет.

Суперинтенданту Брюнель показалось, что Гамаша смущает не столько проблема, сколько способ ее решения.

Когда старший инспектор ушел, Тереза Брюнель вернулась в кухню, где сидел ее муж, глядя на свой остывший завтрак.

– Наша спячка закончилась, – объявила она, усевшись за стол.

– Да, – ответил Жером, подумав, что это очень точное описание их ситуации.

Глава восемнадцатая

– Вы мне солгали.

– Ты лепечешь, как школьница, – сказала Рут Зардо. – Оскорблен в лучших чувствах? Я знаю, что поможет. Виски?

– Сейчас десять утра.

– Я не предлагала, я спрашивала. Ты принес виски?

– Нет, конечно.

– Тогда зачем пришел?

Арман Гамаш и сам не мог вспомнить. Рут Зардо обладала странной способностью сбивать с толку, даже если перед человеком стояла ясная цель.

Они сидели у нее в кухне за белым пластиковым столом на белых пластиковых стульях, подобранных на свалке. Он бывал у нее и раньше, причем однажды – на самом странном обеде, какие ему доводилось посещать; он тогда вовсе не был уверен, что все гости останутся в живых.

Но сегодняшнее утро, хотя и со своей долей безумств, оставалось предсказуемым.

Все, кто оказывался близ орбиты Рут и тем более в стенах ее дома, но не был готов к мозгам набекрень, не мог винить в этом никого, кроме самого себя. Людей часто удивляло, что мозги набекрень оказывались у них, а не у Рут. Та оставалась язвительной и ясно мыслящей.

Роза, засунув клюв под крыло, спала в гнезде из старого одеяла на полу между Рут и теплой плитой.

– Я пришел за книгой Бернара о пятерняшках Уэлле, – сказал Гамаш. – И за правдой о Констанс Уэлле.

Рут вытянула губы, словно размышляя, чем продолжить – поцелуем или проклятием.

– «Моя мать давно умерла и покоится в другом городе, – невыразительно процитировал Гамаш, – но со мной так еще и не покончила».

Губы втянулись, разгладились. Все лицо Рут обмякло, и Гамаш даже испугался – не инсульт ли у нее. Но глаза по-прежнему смотрели проницательно.

– Что ты сказал? – спросила она.

– Почему вы это написали? – Он вытащил из сумки тоненькую книжицу и положил ее на пластиковый стол.

Рут впилась в нее глазами.

В потрепанную и надорванную обложку. Голубого цвета. Просто голубого, без всякого рисунка. С одним только названием: «Антология новой канадской поэзии».

– Я взял ее в магазине Мирны вчера вечером.

Рут перевела взгляд с книги на человека:

– Расскажи мне, что ты знаешь.

Гамаш открыл книгу и нашел то, что искал:

– «Но кто тебя обидел так, / что ран не залечить, / что ты теперь любую / попытку дружбу завязать с тобой / встречаешь, губы сжав?» Ваши слова.

– Да. И что? Я написала много слов.

– Это было ваше первое опубликованное стихотворение. И оно остается одним из самых известных.

– Я писала и получше.

– Может быть. Но мало такого же проникновенного. Вчера, когда мы разговаривали о приезде Констанс, вы сказали, что она призналась вам, кто она такая. И еще вы сказали, что больше не задавали ей никаких вопросов. Увы.

Она поймала его взгляд, и ее лицо искривилось в усталой улыбке.

– Я подумала, может, будет для тебя зацепка.

– Стихотворение называется «Увы». – Гамаш закрыл глаза и процитировал наизусть: – «И когда… снова встретимся, прощенные и простившие, / не будет ли тогда, как прежде, / слишком поздно?»

Рут держала голову прямо, словно готовилась к отражению атаки.

– Ты все знаешь?

– Да. Думаю, что и Констанс знала. Я знаю это стихотворение, потому что оно мне нравится. Она его знала, потому что любила человека, который вдохновил автора.

Гамаш снова открыл книгу и прочел посвящение:

– «Посвящается В».

Он аккуратно положил книгу на стол между ними.

– Вы посвятили «Увы» Виржини Уэлле. Стихотворение написано в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, через год после ее смерти. Почему вы его написали?

Рут молчала. Она наклонила голову и посмотрела на Розу, потом уронила тонкую, с синими прожилками руку и погладила утиную спинку.

– Я ведь с ними ровесница. Почти день в день. Как и они, я выросла во время Великой депрессии и войны. Мы перебивались с хлеба на воду, мои родители еле выживали. Голова у них была занята другими вещами, а не нескладной, несчастной дочерью. И я стала интровертом. Жила богатой вымышленной жизнью, в которой превратилась в одну из пятерняшек. Шестую. – Она улыбнулась, ее щеки чуть порозовели. – Я знаю. Шесть пятерняшек. Бессмыслица.

Гамаш не стал заострять внимание на других логических ляпсусах.

– Они всегда казались такими счастливыми, такими беззаботными, – продолжила Рут.

Голос ее стал тихим, а на лице появилось выражение, которого Гамаш не видел прежде. Мечтательное.

Тереза Брюнель проследовала за Кларой из кухни в мастерскую.

Они прошли мимо призрачного портрета на мольберте. Незаконченная работа. «Вероятно, лицо мужчины», – подумала Тереза без особой уверенности.

Клара остановилась перед другим холстом.

– Я его только начала, – сказала она.

Терезе не терпелось увидеть картину. Она была большой почитательницей Клары.

Две женщины стояли друг подле друга. Одна растрепанная, во фланелевых штанах и свитере, другая в изящных брюках, шелковой блузке, свитере от Шанель, подпоясанная тонким кожаным ремешком. Обе держали кружки с горячим травяным чаем и смотрели на полотно.

– Что это? – спросила наконец Тереза, наклоняя голову то влево, то вправо.

– Вы хотите спросить, кто это? Мой первый портрет, написанный по памяти.

Тереза подумала, что у Клары нелады с памятью.

– Это Констанс Уэлле, – пояснила Клара.

– Вот как? – Тереза опять наклонила голову, но поняла, что, сколько ни наклоняй, изображенное на холсте никогда не будет похоже на одну из знаменитых пятерняшек. – Она, вероятно, не закончила позировать вам.

– Она и не начинала. Отказалась, – сказала Клара.

– Правда? Почему?

– Она не сказала, но, наверное, не хотела, чтобы я увидела то, что она скрывает, или чтобы рассказала о ней этим портретом слишком многое.

– Почему вы захотели ее написать? Потому что она одна из пятерняшек?

– Нет, я тогда этого не знала. Ее лицо показалось мне интересным.

– А что вас заинтересовало? Что вы в нем увидели?

– Ничего.

Суперинтендант отвернулась от полотна и уставилась на свою собеседницу:

– Pardon?

– Понимаете, Констанс была удивительная. Смешливая, дружелюбная и добрая. Замечательный гость за обедом. Она заходила ко мне раза два.